Письма к Андрею

Рьяные теоретики не согласятся с простотой и ясностью автора. С той простотой и ясностью, из которой происходит бесконечность искусства и его неуловимость. Они, теоретики, скорее сведут простоту к сложной системе взаимоотношений того, из чего создано и соткано произведение. В ясности они выявят символы и к ним опять же всё сведут.

Символ же в этом случае – не что иное, как зашифрованный, но конкретный смысл. И пусть в глазах теоретика чистое, ясное произведение предстанет как целая гора сложнейших символов, переплетённых между собой аллюзий и многоуровневая пирамида смыслов, устроенная чрезвычайно сложно, но системно… главное, чтобы его можно было проанализировать и понять.

Исследователь и в этом случае стремится к пониманию. Ибо исследователь – теоретик искусства – считает и видит себя учёным. Ему нужен ясный результат. Понимание, как я уже говорил в предыдущих записях, – это желанный и ясный результат. А понимание произведения пусть даже как невероятно сложного устройства – это всё равно понимание. Такому исследователю необходимо, можно сказать, жизненно необходимо, выяснить механику устройства произведения искусства.

Но самое, даже чрезмерно сложное, многофигурное и поликомпонентное устройство космически, бесконечно проще чуда. Даже утверждая гениальность конструкции произведения и тем самым убеждаясь в гениальности автора как невероятно мастеровитого создателя сложнейшей конструкции, теоретик искусства как бы отвергает непостижимую человеком многозначность произведения искусства. Теоретик не признаёт неформулируемого. Он поёт гимн уму опыту мастерству познаниям, трудолюбию и пр. автора… Или же находит у автора ошибки и указывает на них.

Вот только почему произведение одного автора вызывает любовь, слёзы и непостижимое впечатление, а произведение другого, пусть более образованного, умного, мастеровитого, опытного, имеющего школу и учеников, автора учебников и монографий, происходящего из прекрасной, давно культурной или даже аристократической семьи, ничего, кроме уважения и интереса, не вызывает. А то не вызывает и этого. Связи символов и аллюзий в произведении второго, может быть, намного больше. Смыслы его могут быть много глубже. Но наличие в нём искусства или его отсутствие останутся неформулируемы и таинственны.

Однако неугомонному теоретику это не важно! Он может проанализировать и расшифровать что угодно. Для него в этом смысле искусства и не существует. Есть текст или есть фильм – значит, можно работать.

Если такая деятельность им нравится, если это доставляет им радость – пусть будут счастливы! Не надо им мешать! В конце концов, они же возвеличивают, воспевают труд художников-творцов! Они создают им имидж умнейших и продуманнейших людей.

Плюс ко всему труды теоретиков и аналитиков искусства могут заставить кого-то из авторов быть поаккуратнее, попроще, собраннее и внимательнее относиться к словам, кадрам, мизансценам.

Но были и есть особые люди!!! Их мало, но они есть… Их формально тоже относят к литературоведам, исследователям искусства и культуры, а иногда, крайне ошибочно, к критикам. Эти люди, занимаясь осмыслением искусства, ставили и ставят перед собой задачи предельного порядка.

Они рассматривают художественное произведение, произведение искусства, искусство как таковое, как необъяснимое чудо в смысле его воздействия на человека. Они ставят перед собой такие же невыполнимые задачи, как и сами художники. Они занимаются бесконечным и непостижимым.

Занимаясь феноменом того или иного вида искусства или вопросами жанра или утверждая и доказывая, что художественное произведение имеет не механическую, а органическую, живую цельность и целостность, они пытаются ответить на вопросы, на которые до сих пор нет ответа: что такое книга и почему человек, знающий, что книга – вымысел, а сам человек живёт очень непростой жизнью, почему он читает эту книгу, страдает, и сопереживает, не в силах отказаться от этого переживания, не в силах книгу закрыть?.. Почему человек, знающий, что на сцене или на экране актёры, смотрит на сцену или на экран и плачет, не скрывая слёз?.. Почему «над вымыслом слезами обольюсь»?

Такие люди, ставящие перед собой такие вопросы, были и есть. Их очень мало. Их почти нет. Их практически не осталось… Бахтин был гораздо больше, чем литературовед, к Лотману ездили со всей страны чуть ли не за житейскими советами, а на Лихачёва приезжали даже просто посмотреть.

Такие исследователи самим своим трудом и любовью к искусству доказывали и доказывают великое! Они доказывают, что сопереживание и восприятие искусства – это не менее ценно и величественно, чем его создание.

Человек, глубоко переживающий книгу, проделывает не меньшую душевную работу, чем автор, её написавший. В отдельных случаях даже большую…

Письмо шестое