Письма. Часть 2

Куда же мне было деваться с моими большими вещами? Так пропал мой Перекоп — месяцев семь работы и 12 лет любви — так никогда не была (и навряд ли будет) кончена поэма о Царской Семье. Так пропал мой французский Молодец — La Gars — и по той же причине: поэмы не нужны. А мне нужно было — зарабатывать: и внешне оправдывать свое существование. И началась — проза. Очень мной любимая, я не жалуюсь. Но все-таки — несколько насильственная: обреченность на прозаическое слово.

Приходили, конечно, стихотворные строки, но — как во сне. Иногда — и чаще — так же и уходили. Ведь стихи сами себя не пишут. А все мое малое свободное время (школьные проводы Мура, хозяйство, топка, вечная бытовая неналаженность, ненадёжность) — уходило на прозу, ибо проза физически требует больше времени — как больше бумаги — у нее иная физика.

Отрывки заносились в тетрадь. Когда 8 строк, когда 4, а когда и две. Временами стихи — прорывались, либо я попадала — в поток. Тогда были — циклы, но опять-таки — ничего не дописывалось: сплошные пробелы: то этой строки нет, то целого четверостишия, т. е. в конце концов — черновик.

Наконец — я испугалась. А чтó если я — умру? Что же от этих лет — останется? (Зачем я — жила??) И — другой испуг: а чтó если я — разучилась? Т. е. уже не в состоянии написать цельной вещи: дописать. А чтó если я до конца своих дней обречена на — отрывки?

И вот, этим летом стала — дописывать. Просто: взяла тетрадь и — с первой страницы. Кое-что сделала: кончила. Т. е. есть ряд стихов, которые — есть. Но за эти годы — заметила — повысилась и моя требовательность: и слуховая и смысловая: Вера! я день (у стола, без стола, в море, за мытьем посуды — или головы — и т. д.) ищу эпитета, т. е. ОДНОГО слова: день — к иногда не нахожу — и — боюсь, но это. Вера, между нами — что я кончу как Шуман, который вдруг стал слышать (день и ночь) в голове, под черепом — трубы en ut bemol — и даже написал симфонию en ut bemol — чтобы отделаться — но потом ему стали являться ангелы (слуховые) — и он забыл, что у него жена — Клара, и шестеро детей, вообще — всё — забыл, и стал играть на рояле — вещи явно-младенческие, если бы не были — сумасшедшие. И бросился в Рейн (к сожалению — вытащили). И умер как большая отслужившая вещь.[1080]

Есть, Вера, переутомление мозга. И я — кандидат. (Если бы видели мои черновики. Вы бы не заподозрили меня в мнительности. Я только очень сознательна и знаю свое уязвимое место.)

Поэтому — мне надо торопиться. Пока еще я — владею своим мозгом, а не óн — мной, не тó — им. Читая конец Шумана, я всё — узнавала. Только у него громче и грознее — п. ч. — музыка: достоверный звук.

Но — пожалуйста — никому ничего.

Во всяком случае, пока — я справляюсь.

— Нý вот. Я ничего не написала о людях, но в конце концов я никого сильно не полюбила за это лето, а только это — важно.

Мур (тьфу, тьфу!) совсем поправился. Говорят — очень красив. Мне важно, что — живой Наполеон: раскраска, сложение, выражение, не говоря уже о чертах. Только — светловолосый. — Еще бы написать Святую Елену:[1081] дань любви — за жизнь.

Обнимаю Вас. Простите и пишите.

МЦ.

5-го декабря 1935 г., четверг

Vanves (Seine) 65, Rue J. В. Potin дом — старый, номер — новый

Дорогая Вера,

Тоже ежедневно о Вас думала. И убеждена была, что виноватая — я.

А так как, оказывается, виноваты мы обе, то виноватого — нет, вины — нет. Есть — жизнь: быт.

Буду у Вас завтра, в пятницу, одна, на минутку — с билетами — в четвертом часу (дай Бог только найти улицу!).

А пока целую и благодарю и радуюсь встрече.

26-го Октября 1936 г.

Vanves (Seine)

65, Rue J. В. Potin

Дорогая Вера,

Мне О. Б. Ходасевич[1082] передала Ваш привет — значит я все-таки для Вас еще существую (сегодня), а то наша с вами дружба постепенно и неуловимо начала для меня перемещаться в родные туманы прошлого, где мы обе так охотно и свободно живем. Вы ведь тоже ничего не удерживаете, всё отпускаете. — Сколько я так отпустила и упустила! —

МЦ.

Но давайте попробуем еще — посуществовать друг для друга — нынче. Целую Вас и жду весточки.

МЦ.

3-го ноября 1936 г., вторник.

Vanves (Seine)

65, Rue J. В. Potin

Дорогая Вера,

Совершенно потрясена происшествием с И<ваном> А<лексеевичем> в Германии.[1083] Вот тебе и:

…Нет ни волшебней, ни премудрей

Тебя, благоуханный край,

Где чешет золотые кудри

Над вечным Рейном — Лорелей!

(Москва, 1914 г., я)

Прочтя в П<оследних> Н<овостях>,[1084] я раскрыла рот как рыба, я буквально захлебнулась негодованием, и так и живу эти дни с разинутым ртом, и еще удивляюсь, что нету — пены.

Милая Вера, перешлите пожалуйста это письмо Вере Зайцевой,[1085] это чужое дело, за которое я взялась, срочное, а Аля сказала, что у них, кажется, новый адрес.

Целую Вас и жду весточки.

МЦ.

И<ван> А<лексеевич> очень хорошо написал, по-олимпийски, совершенно сторонне и созерцательно, и непричастно —

Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело,[1086]