Письма

Твоему благоразумию и твоей власти, доблестнейший из всех, предоставлено чистотою могущества и рачительностью восстановить Пелусийскую Церковь, пострадавшую от пороков в начальниках. Ибо не достанет настоящего, вернее же сказать, какого бы то ни было времени, чтобы рассказать о всех неправдах и поруганиях, какие терпела она, разграбляемая и оскорбляемая людьми развращенными и злонамеренными, которым иной не поручил бы и стада бессловесных животных, не только что людей, тварей разумных, ради которых пришел на землю и излил честную кровь Свою Христос. Да если бы и дозволило время, то замысленное ими превзошло бы всякое слово.

Но необходимо и в настоящее время сказать то немногое, о чем умолчать нельзя было бы безнаказанно, если бы кто и захотел. Притом кажется мне, что и ты, чудный, требуешь уже рассказа: почему и я, прекратив сие предисловие, приступлю словом к делу, заметив только следующее: словами моими не измеряй самых действий (не найти бы мне и слов, которые подходили бы к тому, что сделано, когда и всякий язык побеждается действительностью этого), но неусыпными очами ума всматривайся в ход дела.

Посему то, что Божество было хулимо, город ограблен, священство стало продажным, в Церкви явилось самоуправство, люди честные осуждались на изгнание, а те, которые не должны были бы ступать и на порог церковный, заслуживали одобрение, и им вверялись Божественные и неизреченные Таинства (они думали, что не души им вверяются, но захватывают они в руки свои отеческое самовластие), а также, что о нищих не было у них и слова, что расхищали церковные деньги и тратили в угодность собственному своему любочестию, что осмеливающимся стоять за добродетель мстили даже до крови, — это и все тому подобное оставлю в стороне, доказывая тем, что и эти слова вынужден выговорить против воли. Но так как молчание небезопасно и желающему молчать скажу о замысленном ныне, сколько можно короче и темнее, потому что и не в состоянии говорить о сем ясно.

Мартиниан, на поругание Божественной веры рукоположенный во пресвитера (если надлежит назвать пресвитером того, кто воспользовался именем священства, чтобы иметь возможность делать самое большое и никак не извинительное зло), не умею сказать, от кого ведет род или из какого пришел города. А что он раб и, первый возраст прожив неблагонравно, бежал, о том, хотя это и верно, умолчу: моя цель — не худое говорить о нем, но показать, сколько оскорблена им Церковь. Сей–то Мартиниан, придя к Пелусиотам, жил в крайней нищете, пользовался от многих вспоможением, облекся в монашеский образ, по наружности вел себя целомудренно и домогался служебной, — а по его мнению начальственной — должности клирика. Но так как епископ Пелусы, достославный и исполненный божественной мудрости Аммоний, прозорливейшими очами ума усмотрев его лицемерие, не оставил ему даже и надежды в этом деле, то, размыслив, что напрасно он тратит там время при вожде весьма благоразумном, заблагорассудил Мартиниан соплетать эти сети у других.

Поскольку же и там его узнали и не успел он в своей надежде, то наконец получив известие, что мудрый оный епископ почил и переселился в небесные страны, рукоположен же Евсевий, Мартиниан снова прилетел в Пелусийский град, думая без труда привести в действие свою хитрость, не скажу — свое безрассудство, и весьма скоро достиг своей цели. Ибо нет нужды и распространяться об этом. А что доставляющий семя виновен и в появлении растений, известно это всякому.

Итак, улучив рукоположение и скверными руками коснувшись священных Таинств, Мартиниан снова отродил болезнь, которою чреват был издавна. Ибо положив, что и жизнь будет ему не в жизнь, если не присвоит себе достояние нищих, дает обещание все, что ни приобретет, оставить Церкви и, вместо приманки подав такие надежды, убеждает поставить его экономом. Так этот неблагонамеренный и несвободного происхождения человек, захватив в руки церковную экономию, привел ее в такое положение, что не была бы разграблена так Церковь и в варварское нашествие, ибо уничтожил он все отличающиеся добродетелью признаки ее красоты.

Ибо в управлении делами прибегая к обманам, хитростям, преступным замыслам и ложным клятвам, ничего не делал Мартиниан просто и справедливо, но, имея в мыслях делать одно зло, ожесточился против избравших для себя жизнь свободную и благочестивую, правдолюбцев называя глупцами, а ведущих дела злонамеренно — разумными, любомудрых — ни к чему не годными, а людей продажных — дельными. И не только говорил он это на деле не исполняя; напротив того, делами затмевал слова свои, присваивая себе церковные деньги, продавая рукоположения, любителей добродетели извергая, собирая же вокруг себя поступающих так же, как и он. Ибо, полагал, что иначе не будет иметь безопасности здесь (о будущем же Суде не было у него и мысли), если не изгонит всякий вид добродетели.