Письма, 1926-1969

Я не писала так давно, поскольку не переставая размышляла о «Вопросе о виновности» и весьма обстоятельно обсуждала его с Мсье¹. Все нижеследующее следовало бы писать от «нашего» имени – что мне несколько не по вкусу. Итак, «мы» безусловно согласны со всеми основными пунктами и очень благодарны не только за прояснение, но и за скрытое объяснение психологической обстановки, которую так трудно разглядеть издалека. Согласны, но с некоторыми оговорками и дополнениями. Мсье в первую очередь настаивает, что принятие ответственности должно состоять в чем-то большем, чем в принятии поражения и связанных с ним последствий. Он уже давно твердит, что подобное принятие ответственности, которое является залогом последующего существования немецкого народа (не нации), должно быть связано с позитивным политическим заявлением, адресованным жертвам. Разумеется, это не означает, что нужно попытаться исправить то, что невозможно исправить, но, например, обратиться к displaced persons² со словами: «Мы хорошо понимаем, что вы хотите уехать в Палестину, но несмотря на это, вы должны знать, что здесь соблюдаются все ваши права, вы можете полностью рассчитывать на нашу помощь, в будущей немецкой республике мы полностью на законодательном уровне откажемся от антисемитизма в память о том, что произошло с еврейским народом по вине немцев, так что каждый еврей, вне зависимости от места рождения, в любое время, когда ему будет угодно, и лишь на основе его еврейской национальности сможет быть полноправным гражданином этой республики, не переставая при этом быть евреем». Понятно, что подобные заявления в Германии фактически невозможны. Я с ужасом читаю о репарациях, предложенных Штутгартским региональным советом, которые куда менее либеральны, чем соответствующие предложения других европейских государств. Подобное нельзя оправдывать бедностью. Настрой всего документа очевиднее всего явлен в тех частях, что посвящены пособиям для детей, отцы которых погибли в концентрационных лагерях: этот жест элементарной справедливости обосновывается справедливым предположением, что эти дети унаследовали сильный характер и силу воли! Иными словами: нацистское разделение на немецких сверхлюдей и евреев-недолюдей лишило обе стороны человеческих черт. Мы, немцы, сможем вырваться из этих нечеловеческих обстоятельств, когда попытаемся избавить вас от ваших. Важнейшим практическим шагом в этом направлении могло бы быть упразднение всех лагерей. К этому я хотела бы добавить, что для нас, евреев, важнейшим политическим требованием является уничтожение всех концентрационных лагерей (или лагерей для интернированных). Конечно, это вопрос базовой экзистенции. Немецкая декларация доброй воли для нас не бессмысленна по той простой причине, что все происходящее сегодня – миграция из немецких DP-лагерей³ через палестинский Атлит⁴ в концлагеря на Кипре⁵ – возможно лишь потому, что весь мир считает их «гуманными» по сравнению с Аушвицем. Несмотря на все речи и оправдания, лагеря уничтожения привели к тому, что евреев apriori воспринимают как потенциальных обитателей концлагерей.

Лично меня беспокоит следующее: мне кажется сомнительным данное Вами нацистской политике определение – преступление («криминальная вина»⁶). Преступления нацистов, на мой взгляд, выходят за рамки закона и потому так чудовищны. Для этих преступлений не существует адекватного наказания, повесить Геринга необходимо⁷, но это совершенно неадекватная мера. Эта вина, в отличие от любой криминальной вины, выходит за пределы и разламывает любую правовую систему. По этой же причине нацисты в Нюрнберге⁸ так веселятся: они прекрасно это знают. И невиновность жертв так же бесчеловечна, как и вина нацистов. Никто не может быть столь же невинен, как человек перед дверями газовой камеры (подлейший ростовщик был невинен как младенец, потому что ни одно преступление не оправдано таким наказанием). С точки зрения человечности, с точки зрения политики мы просто не в состоянии справиться с виной по ту сторону преступления и невинностью по ту сторону достоинства и добродетели. Эта бездна разверзлась перед нами уже в 1933 году (на самом деле гораздо раньше, с началом империалистической политики), и наконец мы сорвались в ее пучину. Я не знаю, как нам из нее выбраться. Потому что Германия обременена тысячами, десятками тысяч, сотнями тысяч тех, кого невозможно наказать, оставаясь в пределах правовой системы. А мы, евреи, обременены миллионами невинных, благодаря которым каждый из живущих евреев может считать себя воплощенной невинностью. С другой стороны, в том, что Вы называете метафизической виной⁹, скрыт не только «абсолют», не признающий ни одного земного суда, но и солидарность, политическая основа республики (L’affaire d’un seul est l’affaire de tous – как говорил Клемансо¹⁰).