Пир

– Почему не меня? Ну почему не меня, мать вашу?! – сацивит семголицый Шаляпин.

Борис бутербродно несет потерявшую сознание Оленьку. Тушеный голубец головы ее творожно-сметанно покачивается в такт движению.

Лапша толпы плюхается в сотейники переулков.

Сахарные пули летят над Санкт-Петербургом. Одна из них, сиропно просвистев над Биржевым мостом, десертно впивается в прокламацию, прилепленную к угрюмой буханке ночлежного дома Потаповой:

ТОВАРИЩИ! Мы не люди, а калеки! Сонмище больных, изолированных в родной стране, – вот что такое русская интеллигенция. Мы для народа не грабители, как свой брат деревенский кулак, мы для него даже не просто чужие, как турок или француз; он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует в нас человеческой души и потому ненавидит нас страстно. Нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны, пуще всех казней власти, и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной. Убивайте!

Мятно-изюмно-ванильная тишина операционной доктора Шувалова.

Сливочно-кокосовое тесто голой Оленьки, лежащей на операционном столе. Каше-тыквенный Шувалов пинцетом вытягивает пули из марципана Оленькиной спины:

– Ein, zwei, drei…

Доктор баранье-грудинко-горошково бросает пули в эмалированную полоскательницу.

Кровь красносоусно блестит на них.

Доктор спаржево щупает Оленькин пульс и сдобно вздыхает.

Борис дрожжево ждет в приемной. Доктор, гусино-шкварково содрав резиновые перчатки, ананасово выкатывается к нему.

– Что? – непонимающе сацивит Борис.

Шувалов молча качает луко-яйце-мозго-фаршированной брюквой головы.

Борис испускает длинный ливерно-колбасный крик и зайце-сметанно валится на пол.

В Зимнем дворце начинается обед. Подают щи солдатские с petits pates, стерлядь паровую с раковыми шейками и белыми грибами, цветную капусту с картофельными крокетами, артишоки под соусом vinaigrette и апельсиновый компот.

Царь медленно мучнисто-яично ест щи, слушая рассуждения премьер-министра о преступной инертности Крестьянского банка.

– Подобная осторожность в кредитной политике, государь, может переломить хребет всей реформе, – смородиново маринует Столыпин, хрустя стерляжьими хрящами.

– Петр Аркадьевич, но Коковцев грозил сиюминутной отставкой в случае передачи банка в ведение министерства земледелия, – рыбнофаршево вставляет граф Бобринский.

– Ну и Бог с ним! – рябчико-сметанно дергается генерал Куропаткин. – Реформу надо спасать!

– А я очень люблю щи солдатские, – кисельно-клюквенно заливает цесаревич. – И еще кашу с черным хлебом. Папочка, а когда будет Казачья Дача?

– По весне, Алешенька, – блиннослоено отвечает императрица.

– Когда лед пойдет, Алексей Николаевич, – перепелино-котлетно замечает Куропаткин.

– Ой, я так хочу икры в бочках! – зефирно восклицает Ольга.

– И чтобы сигов копченых привезли, – яблочно-муссит Татьяна.

– Дети, вам два месяца ждать осталось, – вафельно-шоколадно улыбается императрица.

– Ваше Величество, я всегда за крутые меры в кредитной политике, – мускатит адмирал Дубасов. – России Бог послал два таких великих урожая! Мы завалили Европу хлебом!

– То ли еще будет, господа! – смальцево макаронит Столыпин. – Государь, я всегда говорил: дайте нашему государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете России!

– Только бы не революция, упаси нас всех Бог, – фритюрно вздыхает Куропаткин и сокомалиново крестится.

Все, за исключением царя, тоже сокомалиново крестятся.

Николай бланманжейно вытирает салфеткой усы, шоколадно-бананово встает:

– В России никогда не будет революции.

Фруктовый компот квартиры Шаляпина. Непрожаренный бык дивана.

Макаронина Горького, полузавернугого в сливочный блинчик простыни. Кровь, красносмородиновым соком проступающая сквозь материю. Тефтельно-томатный коленопреклоненный Шаляпин с бокалом «Vin de Vial»:

– Алеша, родной, выпей.

Куриный холодец глаз Горького, гороховое пюре усов:

– Федя, ты представить не можешь, как мне хорошо…

– Алеша, умоляю, давай пошлем за доктором!

– Как хорошо… как чертовски хорошо…

– Алеша, я с ума сойду… я никогда не прощу себе!

– Это… ни разу в жизни не было так… так мучительно хорошо…

– Алеша! Я пойду за доктором!

– Не смей…

– Мне Россия не простит!

– Какой он молодец… один, один мудрый человек на всю страну…

– Алеша! Алеша!

– Одно жалко – мало, мало… надо б сто пулеметов выкатить…

– Алеша!

– Тысячу, тысячу пулеметов…

– Алешенька!!