— Ну, видите ли, вы жалуетесь на то, что аристократы к вам не прислушиваются. Но, parole d'homme, виноваты не они, а вы. Вы обращались не к тем ушам. К счастью, теперь эта трудность позади, — Гныщевич заложил руки за спину, мечтательно прошёлся вдоль собравшихся, а потом замер и скороговоркой закончил: — В Петерберге переворот, Городской совет расстрелян, на остальных аристократов идёт охота.
Что тут началось, quelle beauté! Все кинулись задавать вопросы разом, перебивая друг друга, и гулкие стены ангара превратили слова в нерасчленимую мешанину. Гныщевич, утихомирив болтунов жестом, коротко пересказал всё, что успел услышать у Цоя Ночки, несколько преувеличивая бедственное положение аристократов, но не приукрашивая разлившуюся по городу суматоху — тут приукрашивать не потребовалось. К счастью, чересчур быстро никто сбежать не попытался, а кто делал шаги к дверям, натыкался на красноречивого Гныщевича.
В момент смуты только дурак побежит спасать свои тряпки, плошки и стулья, а умный человек попытается мыслить перспективами. А дураки сейчас требовались Гныщевичу куда сильнее умников.
— Слушайте меня внимательно, — повысил он тон, решив оставить шелка да патоку в стороне. — Охрана Петерберга не представляет, что творит. Rien du tout. Совсем. Сейчас они покуражатся, побьют стёкла и поубивают тех, кто мешал нам, настоящим хозяевам заводов и предприятий, развиваться. Сейчас покуражатся, а завтра им нужно будет делать что-то с городом. Если мы принесём им готовый план, если мы станем сотрудничать, они нас послушают. У них просто не будет сил и времени на другое.
— Если только наш план совпадёт с их интересами! — закричал кто-то.
— А я не предлагаю сочинять план без них! Я предлагаю создать Союз Промышленников. Официальную организацию, с которой можно будет говорить. Адрес, на который можно будет отправить требования. В минуту смуты это облегчит Охране Петерберга жизнь, а нам… Мы не сможем диктовать условия солдатам, но, если кто из аристократов выживет, им — сможем.
Гныщевич не чувствовал, что создаёт сейчас иллюзию власти из прозрачного воздуха. Знал, но не чувствовал. Потому что, почувствуй это он, то же передалось бы и остальным, и час пробил бы у кого-то иного.
— Но почему это
— Нам нужен представитель, — хмыкнул Гныщевич. Очень хорошо, что господин недовольный решил поставить под вопрос выбор руководства, а не саму идею Союза.
Очень хорошо.
Уж себя отстоять Гныщевич умел.
— Почему вы? Почему какой-то зелёный юнец, а не…
— Во-первых, зелёный юнец, повысивший за полтора года оборот своего предприятия на три тысячи процентов, — насмешливо перебил Гныщевич. — Во-вторых, у меня есть связь с Охраной Петерберга. Я могу зайти к ним с чёрного хода, и меня они послушают.
Это не была ложь. Вернее, это была
Не откажет же Охрана Петерберга главе Союза Промышленников?
А собравшимся хотелось домой. Их там ждали тряпки, плошки, стулья, жёны, дети, друзья и прочие обременяющие штуки. Они куда сильнее боялись, чем соображали головой, и были способны проглотить вынесенные им на тарелочке достоинства Союза Промышленников с Гныщевичем во главе, но не были — задуматься и уловить недостатки. Многие уже спустя четверть часа махнули рукой и со всем согласились, лишь бы выпустили поскорее. Другие обсуждали, вносили даже предложения.
Затягивать тут нечего.
— Вы, — ткнул Гныщевич пальцем в очкастого, — у вас есть бумага? Вы выглядите как человек с бумагой. Вот, хорошо. Составьте мне список имён, и первое заседание предлагаю считать закрытым. Да, да, вы секретарь. Comprenez-vous? Резолюция: разослать до вечера приглашения другим уважаемым людям, которым следует в Союзе состоять. Этим я займусь сам. Можете там отчеркнуть на бумаге и внести предложения. Вопросы?
— Напомните, вас как зовут? — хмыкнул очкастый.
— Пишите просто «Гныщевич», я с метелинского завода. И можете идти. О дальнейших шагах правление Союза, — он иронически приподнял шляпу, — вас известит.
И они ушли, а Гныщевич на сей раз предпочёл задержаться у стапелей — выдохнуть. Дошёл по рельсам до самой воды и добрых минут двадцать просто созерцал её плеск.
Говорят, после подобных escapades должно становиться страшно. Ему не было страшно ничуть. Просто хотелось унять собственный полёт. Полёты следует унимать, а то улетишь куда не надо.
Сколько бы он над «Революционным Комитетом» ни смеялся, следует оный поблагодарить. Не будь листовок, не будь обсуждений, не будь этого чрезвычайно серьёзного отношения к политике и своему в ней месту, Гныщевич всё же вряд ли воспринял бы расстрел Городского совета так спокойно. Не то чтобы испугался бы, нет; не совладал бы с любопытством. Помчался бы выяснять подробности. Но вымышленные расстрелы, перевороты и полёты над морями Революционный Комитет обсуждал так жарко и долго, что воплощение одной из вариаций — далеко не самой безумной — оказалось чем-то вроде внезапного экзамена. Неожиданно, но справиться можно.