«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

В кипучей площадной круговоротице Хикеракли с недоверием рассмотрел, что какие-то люди успели пробраться к ступеням Городского совета и теперь рвут с расстрелянных одежду, знаки различия, лычки с капитана, запонки с графа Метелина. Гныщевич с солдатами поспешили людей отогнать, но это уже вроде как и не было важно.

И поверх всего этого, поверх покатившейся от «Петербержской ресторации», леший упаси, скрипучей ручной тележки для трупов, из микрофона излился граф Набедренных. Голос его, привычно тихий и мирный, падал сверху, как этот первый и ка-ри-ка-тур-но пушистый снег.

— …Невозможно вступить в новую жизнь, не попрощавшись со старой. Печаль, одолевающая нас в моменты прощания, горька, неизбежна, но в известном смысле целебна. Запомните эту печаль — она есть цена, которую все мы сейчас платим за наступление завтрашнего дня. Без неё мы продолжили бы барахтаться в трясине нескончаемого «сегодня». Но впервые за многие годы в Петерберге завтра будет действительно новый день…

Хикеракли и сам не понял, как оказался под разбитыми окнами «Петербержской ресторации», каким образом там образовалась дыра в человеческой массе. Хэр Штерц лежал ничком.

Дело революции победило. Конечно, дело революции победило. Кровавая истерия уляжется, и — прав граф — настанет новый день, вычищенный от противостояний, от захватов, от борьбы. Этот день будет лучше сегодняшнего. Лучше вчерашнего. Революционный Комитет неопытен, но он желает городу блага. Молод, но ему хватит ума это благо изобрести.

В «Грифоньих сказках» многословно описывается холод, обступающий мальчика-скрипача. Так рассказывал хэр Штерц, явно намекая на то, что холод и есть главный герой книги, а мальчик, соответственно, зиму не переживёт.

Что ж.

Искрошившееся стекло тоже выглядит зимне, и саван из него выходит куда как надёжнее, чем из перелётного непостоянного снега. Саван этот укрыл хэра Штерца любовно, почти бережно, не раня истрёпанное пулями тело пуще прежнего; под солдатскими сапогами стекло перемололось в белую пыль. Тем, кто лежал на ступенях, под козырьком, савана не досталось, но пока тележка скрипела обратно в «Петербержскую ресторацию», припорошить успевало и их. Они холодные, но в прогретом ресторане с них стечёт.

А вот хэра Штерца — преступника, не человека — вряд ли кто-нибудь станет перед погребением от стекла отмывать.

Этот снег никогда не растает.

КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА