«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

«Угу, — отозвался на это Драмин, — наместнику нашему не очень хорошо. Я ему вообще-то мытьё организовал, смену одёжки, но у него всё равно какая-то сыпь началась или вроде того… И у охранника его, который простреленный, нога гноится. Хорошо, что Приблев приехал».

«Неплохо», — смурно согласился Хикеракли.

«Этот наместник уже не наш, насколько я могу судить», — промурлыкал хэр Ройш, подошедший поприветствовать прибывших. Девичье платье он снял, как только ему раздобыли в ближайшей деревне кафтан да порты, но в людской одежде выглядел едва ли не более нелепо, не говоря уж о том, что обувки по ноге не сыскалось, так что остался он в отчётливо дамских сапожках.

А потом приехавшая троица, пропущенная через казармы бумагой от Союза Промышленников, принялась объяснять, что творится в городе — что, например, такое Союз Промышленников и почему его именем можно проехать через казармы; что на сей раз выкинул граф, кто ж такой Твирин, как Гныщевич изловил нового наместника и так далее.

В чём состоит указание от Союза Промышленников, ясно стало позже, когда Драмин, хэр Ройш (в дамских сапожках) и Скопцов заместо приятелей воротились в Петерберг. Установленная в городе блокада была односторонней — «всех впускать, никого не выпускать» («Так и не могут определиться со своей политической позицией», — недовольно протянул хэр Ройш). Но если прибывающим кораблям хватало места на воде, то поезда скоро переполнили депо, и их принялись размещать прямо на путях. Пути же шли по городу кругом почти параллельно кольцу казарм, и забившие их составы не только мешали пройти, но и, по мнению солдат, представляли собой опасность. Эдак ведь любой может подобраться вплотную совсем незаметно — а швыряются, мол, не только яйцами.

Ну и новоиспечённый глава Союза Промышленников, то есть Гныщевич, порешил, пока зевает вагоноремонтное депо, дать городу людей да аппараты, которыми можно было бы часть составов попросту разрезать. За ними-то и приехали на завод Коленвал и Приблев.

А Хикеракли будто бы за наместником приехал.

Куда больший интерес, впрочем, составлял вопрос, почему другая троица членов Революционного Комитета переместилась с завода обратно в город (уповая на то, что под руку со Скопцовым через казармы пропустят любого, не утруждая себя даже вопросами). Драмин, например, — за чистой рубашкой и сменой белья. Революция революцией, а «оскотинивания», как назвал собственное состояние Коленвал, лучше избежать. Но сам он при этом не то перенервничал, не то упёрся в какой-то непонятный внутренний принцип — в общем, будто решил отчертиться от нормальной жизни.

А по Драмину, нормальная жизнь — она там, где ты её делаешь.

Но как Хикеракли взяли на завод в довесок, за компанию, так и самого Драмина за компанию взяли в город. На самом же деле ехали туда хэр Ройш со Скопцовым.

Командование Охраны Петерберга изъявило желание встретиться с Революционным Комитетом.

Откуда они узнали про Революционный Комитет? Все сходились на несколько невнятном соображении, что от Твирина, которому будто бы дал на это добро граф. Логическая цепочка получалась такая: Твирин вернул графу настоящего листовочника Веню в обмен на туманный посул раздобыть каких-то других листовочников (каких?); с Твирина спросили; он отчитался, что вопросом листовочников, переросших уже в «заговорщиков», занимается Революционный Комитет; генералы резонно пожелали узнать, кто это и какого, собственно, рожна они тут чем-то занимаются.

«Твирин проявляет осведомлённость и так упрочивает свои позиции», — коротко и хмуро высказался хэр Ройш.

Смотреть на него в этой ситуации было страсть как забавно. Вроде и щекочет самолюбие, а вроде и неприятно, что инициатива исходит не от Революционного Комитета.

Да и хэра Ройша-то ведь не звали. «Два письма прислали, графу и Гныщевичу, довольно вежливых… с приглашением на беседу, — рассказывал Приблев. — Причём не по имени приглашали, не по статусу, а именно как членов Революционного Комитета. Но, с другой стороны, мне кажется, что это, гм, бюрократический момент. Ведь на самом же деле они бы не стали говорить с Революционным Комитетом, правда? Ну, скажем, если бы Твирин его представил, но в нём не было бы ни владельца всех, ну, почти всех петербержских верфей, ни главы Союза Промышленников… Они бы ведь отмахнулись. А так — пригласили. Моего брата похожим образом вызывали — за хэрхэра Ройша, гм, благодарность выразить. Ну, в общем, граф с Гныщевичем согласны пойти… Но ведь вы, наверное, тоже хотите?»

«Да», — немедленно кивнул хэр Ройш.

А Скопцов промолчал.

Промолчал он и когда телега довезла их с хэром Ройшем и Драминым до Северной части, когда заспанный постовой без угроз распахнул свой журнал, когда, щурясь и зевая, спросил: кто.

«А кто он? Сын Скворцова или член Революционного Комитета? Не знаешь? — Хикеракли, провожая Драмина обратно в город, оттащил его поговорить, но говорил всё о каких-то мелочах. — Вот и он не знает».

«Скопцов вроде показал, что он с нами — на нашей, получается, стороне».