Пёс имперского значения

И опять орёт, сволочь. Господи, ну чего он так орёт? Нет, Господи, можешь не отвечать, и сам знаю. Ну да, перестарался чуток при допросе англичанина, не спорю. Ну и что теперь, расстреливать меня за это? А у него самого такого не бывает? Тоже, помню, увлекался. Да что далеко за примерами ходить? Вот, совсем недавно, практически почти вчера, при обороне Иерусалима так разошёлся, что половину ассирийской армии в одиночку умиротворил. Ага, летальным способом. И за царём ихним гонялся, угрожая матерно, пока угроз своих не сдержал…. А ведь просили оставить для допроса. У Иезекии кое-какие финансовые претензии накопились.

А сейчас вот орёт и обзывается. И это при посторонних. Представляю, что скажет с глазу на глаз. Вот только мне от этого понимания легче не становится. Нет, ну сколько можно-то? Нельзя так грубо развращать дисциплину, устраивая разнос целому генерал-майору, то есть мне.

— Лаврентий Павлович, — максимально вежливо прошу Берию, делающего вид, будто наш экспрессивный диалог с товарищем Архангельским его абсолютно не касается. — Заткни барону уши.

— Чем, пальцами?

— Да чем угодно! — вот, ещё один шутник нашёлся. Ну я ему это припомню, опричнику проклятому. — Возьми подписку о неразглашении.

— Товарищ генерал, Изяслав Родионович, это уже четырнадцатая за сегодняшний день, — взмолился фон Такс.

— Ничего, — успокаиваю барона. — Заодно и в правописании потренируетесь.

— А зачем мне оно? Я же танкистом хочу стать, а не писарем.

— Издержки службы, вернее — её тяготы и лишения. Текст присяги помните?

— Но там про бумаги ничего не сказано.

— Учитесь читать между строк. Иначе, какой же Вы русский человек? Писанина — неотъемлемая часть военной службы.

Пока баварец оттачивал каллиграфическое мастерство, Гиви как-то внезапно подобрел, перестал ругаться, но ранее отобранную бутылку так и не вернул.

— Ладно, извини, погорячился, — примиряющее произнёс он. — Но ведь и ты тоже….

— Я что, специально? Кто мог подумать, что этот британец окажется таким хлипким?

— Хоть немного успел допросить?

— Успел-успел. Меня другое беспокоит, Гиви….

— Коньяк?

— Да хрен с ним, с коньяком! Кстати, бутылку верни!

— На, — Гаврила, не ожидавший от меня покладистости и миролюбивости, вернул требуемое. — Ты о чём сейчас?

— Вообще…, и о жизни в частности, — пара глотков способствовала красноречию. — Не замечаешь, что жизнь эта какая-то странная пошла?

— Поясни.

— Чего ещё пояснять? Сам не видишь? Мельчаем мы, Гавриил Родионович, мельчаем. Помнишь, во времена оны? Динозавры не понравились, всю планету обожрали и обгадили — бабах метеоритом, и ладушки. Гиперборейцы оборзели — и их тем же, и по тому же месту. Вспомни, да мы этими метеоритами как мухобойкой шлёпали.

— И что с того? — Гиви выдернул у меня бутылку из руки и нервно ополовинил её.

— А то! Мельчаем, говорю. Империю там снести к чертям, или остров какой утопить. Но не более. Потом ещё хуже — этого нельзя, того нельзя… Тьфу, гуманистами стали, аж самому противно.

— Изя, не провоцируй.

— Я провоцирую? Господь с тобой. Наоборот, моё стремительно прогрессирующее миролюбие…

— Это когда города в щепки разносил? — перебил Архангельский.

— В пыль… Там же в основном глинобитные дома были. И что с того? Да, были и мы удальцами! Только это в прошлом, понимаешь?

— У тебя депрессия.

— Вот обзываться не надо, а? Просто надоело вытирать всем сопельки и сажать на горшок. Понял? Мельчают люди, и мы вместе с ними. Всяк суетится, лжёт за двух, и всюду меркантильный дух.

— Пушкина цитируешь?

— Ну да, я же сам эти строчки и диктовал Александру Сергеичу.

— Да ты поэт, — Гиви наглой лестью пытался поднять моё настроение. Но потом грубо уточнил: — Хрен ты собачий, а не поэт.

— Это почему? — оба последних утверждения что-то меня не устраивали. Особенно предпоследнее.

— Присягу помнишь?

— Конечно! Отче наш, иже еси на небеси…

— Не эту. Настоящую, а не официальную.

— Про "хранить и защищать"? Помню.

— Ну… Ну так храни и защищай! А будешь нудить — получишь в рыло!

Не слишком радостная, однако, перспектива. Помню как Гиви ударом кулака перешибал мраморные колонны в собственном доме, обрушивая крышу на слишком юморных филистимлян, попытавшихся шутки ради обрить его наголо. Глупые шутки, скажу вам. Кому потом пришлось трое суток развалины разбирать без применения тяжёлой техники? То-то и оно…

Так, с чего бы мне продолжить хранить Советский Союз? А, вспомнил. Этот аглицкий майор, скоропостижно померший единственно при виде вполне невинных клещей для укладки шпал, греющихся в уютно потрескивающем костерке, успел таки поведать немало интересного. Весьма, я бы даже сказал.

Польская разведка, уже лет триста работающая на британцев, передала им сведения, касающиеся предстоящей коронации товарища Деникина. И те, соответственно, решились на радикальные меры.

— Ради какие меры? — переспросил Гиви.

— Свинью подложить хотят, — пояснил Лаврентий.