Пилсудский

Первым его шагом стал пакт о ненападении с Советским Союзом, разговоры о котором велись с первой половины 1920-х годов, но очень вяло, с длительными перерывами, без особого желания довести дело до успешного конца. Теперь Варшава наконец-то услышала советские аргументы, Москва – польские, нашлось компромиссное решение, и в июле 1932 года договор был подписан[268]. Пакт минимизировал возможные негативные последствия для Польши советско-германского договора 1926 года. Одновременно решалась задача нейтрализации реваншистских тенденций Берлина, никогда не скрывавшего желания пересмотреть территориальные постановления Версальского договора. В июне 1932 года, в нарушение норм международного права, известный нам польский эскадренный миноносец «Вихрь» вторгся в территориальные воды вольного города Данцига. О готовящейся демонстрации силы Пилсудский даже не счел нужным поставить в известность Залеского, который в это время находился на конференции по разоружению в Женеве.

Еще одним вызовом для Варшавы стала сформулированная в октябре 1932 года итальянским диктатором Бенито Муссолини концепция директората четырех держав – Италии, Франции, Великобритании и Германии, которые взяли бы на себя всю ответственность за поддержание мира на континенте, в том числе и путем мирного изменения границ (возможность чего, кстати, предусматривалась мирными договорами, заключенными в Париже по итогам Первой мировой войны). Пилсудский, и не без основания, усмотрел в этой идее угрозу для польско-германской границы, правовой основой для которой был Версальский договор. Лига Наций, опыт сотрудничества с которой у Польши был далеко не самый лучший, еще больше утратила в его глазах свое значение гаранта сохранения европейского статус-кво. Кроме того, его не могло не задеть откровенное игнорирование Западом польских претензий на статус великой державы, игравших немаловажную роль в повышении авторитета режима внутри страны.

Для ведения новой политики нужен был другой человек во дворце Брюля на улице Вежбовой в Варшаве, где размещался польский МИД. В начале ноября 1932 года антантофил Август Залеский со всеми почестями был отправлен в отставку, а на его место Пилсудский назначил полковника Юзефа Бека, для союзников-французов фигуру достаточно одиозную. В 1923 году, в бытность свою военным атташе в Париже, он был даже объявлен персоной нон грата. Как и другие члены ближнего круга маршала, Бек прошел легион, имел опыт руководящей работы на различных должностях в армии, дипломатии и правительстве, после назначения в 1930 году заместителем министра иностранных дел курировал и кадровые вопросы в этом ведомстве. По его инициативе там была проведена большая кадровая чистка, открывшая путь к дипломатической карьере немалому числу пилсудчиков. Назначая Бека руководителем внешней политики, Пилсудский передавал людям из своего кадрового резерва техническое руководство еще одной сферой государственного управления. Вплоть до своей смерти он не разочаровался в своем избраннике и считал Бека идеальным министром иностранных дел[269].

Осень патриарха

Состояние здоровья маршала не позволяло ему, как прежде, одновременно заниматься стратегическими вопросами внутренней и внешней политики и текущими делами. После перенесенного осенью 1931 года воспаления легких врачи советовали ему сменить климат. На этот раз, весной 1932 года, он остановил свой выбор на Египте за его сухой, теплый климат. Пилсудский не признавал путешествий самолетом, поэтому был избран сухопутно-водный путь: Румыния – Босфор (с остановкой в Стамбуле) – Греция (Пирей) – Египет. Здесь он отдыхал целый месяц, немного путешествовал по стране, осмотрел пирамиды, встретился с королем Фуадом I. Почувствовал себя намного лучше. Возвращался тем же путем на том же пассажирском судне «Романия». На качку не реагировал. На обратном пути состоялись небольшие экскурсии по Афинам и Стамбулу.

Июль и август 1932 года Пилсудский провел вместе с семьей в Пекелишках. Казалось, что болезни отступили. Но наступила осень, и опять начались простуды и скачки температуры. Видимо, давало уже о себе знать онкологическое заболевание, которое, принимая во внимание характер больного и уровень диагностики рака на ранних стадиях, не было своевременно выявлено. Владислав Барановский так описывал его состояние в это время: «Физическое состояние, здоровье, которыми он всегда пренебрегал, моментами брали верх над волей, и тогда на лице была видна усталость, голос слабел, речь замедлялась. Все болезни коменданта, как он обычно говорил, происходили от простуд, но, глядя в его глаза, временами замирающие и угасающие, на пожелтевшее и постаревшее лицо, можно было догадаться... о более глубоких и тревожных причинах. Какое-то невидимое зло, упрямое, тупое, казалось, боролось с этим организмом. Оно особенно часто давало о себе знать в последние годы, почти всегда незаметно, в беспокойном и болезненном выражении»[270].