Читаем PiHKAL полностью

Я вспомнила другой кабинет, который мне довелось увидеть много лет назад, когда мы с Уолтером навещали писателя и философа Алана Уоттса.[56] Мы пришли в его плавучий дом в Сосалито. Гостиная в доме Алана была выполнена и обставлена в японском стиле. Там царила безукоризненная чистота и ничем не нарушаемое спокойствие. Пол был покрыт широкими отполированными досками. Вся мебель была тщательно подобрана, что было сделано не только для удобства, но также для соблюдения формы и цвета, в гармонии которых рождалась красота. Эта гостиная была просто произведением искусства. Она была создана для неторопливых размышлений и медитации. Когда же Алан показал нам свой кабинет, я пришла в восторг от контраста. Весь пол был завален различными записями, фотографиями и заметками, в каждом углу высились книги и брошюры. Никакой японской ясности и безмятежности; это был кабинет занятого ученого, человека, который много читал и писал. Таким был и кабинет Шуры.

— Ну что? — спросил Шура, наклонив голову, чтобы посмотреть прямо мне в лицо. Всем своим видом он показывал, что ему весело за мной наблюдать.

— О, это просто… это так похоже на то, что я ожидала увидеть…

— Подожди, впереди еще лаборатория, — сказал Шура. Он повел меня по коридору и вывел через заднюю дверь дома. Мы пошли вперед по грязной узкой тропинке, пробегавшей мимо зарослей ранних нарциссов и дальше — под конскими каштанами и соснами. Наконец, мы дошли до небольшого каменного здания, которое когда-то было выкрашено белой краской. Стены здания были увиты плющом. Ветки сосен склонились над крышей и царапали маленькую дымоходную трубу.

Войдя внутрь, я увидела лабораторию, интерьер которой был навеян всеми когда-либо снятыми фильмами о сумасшедшем ученом. Свой колорит, которого не увидишь в кино, этой лаборатории придавали небольшие коричневые кучки засохших листьев, сметенных под рабочие столы, где стояли необычно большие стеклянные бутылки и металлические канистры. Я предположила, что листья занес в лабораторию ветер. Листья придавали этому месту определенное своеобразие — так же, как и паутина, которая перекочевала сюда не иначе как из замка самого д-ра Франкенштейна.

В дальнем конце комнаты был камин, выложенный из камня; рядом с камином, сбоку, лежали дрова и были аккуратно сложены какие-то картонные коробки. С другого бока стоял старый, вышедший из моды застекленный книжный шкаф. Он был наполнен подписанными бутылками всех размеров. Над камином тоже были полки, а на них стояло еще больше бутылок, большинство — маленькие. Повсюду были металлические трубки, стеклянные лабораторные стаканы и резиновые шланги.

Я снова рассмеялась: «О Боже милосердный!»

— Этого ты тоже ожидала?

— Нет, — покачала я головой, — нет, конечно, я не могла этого ожидать!

— Это рабочая лаборатория, — сказал Шура. — Настоящая рабочая лаборатория должна выглядеть как мастерская художника, а не стерильная комната со столами без единого пятнышка и коврами во весь пол, как показывают по телевизору. В его голосе прозвучали оборонительные нотки.

— Я никогда не думала, что химическую лабораторию можно сравнить со студией художника; это интересный взгляд. Но он имеет смысл лишь тогда, когда думаешь об этом.

— Здесь было сделано много работы, — сказал Шура. — И много магических событий случилось в этом месте на протяжении многих лет.

Он любит это место; он действительно любит эту комнату и то, что он здесь делает. Я чувствую, как эта привязанность витает в воздухе.

— Думаю, это удивительное место, — сказала я. — Странное, таинственное, оно выглядит, как лаборатория сумасшедшего ученого из кинофильма. Уверена, ты это понимаешь.

— Я никогда не смотрел фильмы про сумасшедших ученых, — ответил Шура.

— Доктор Джекилл и мистер Хайд? Франкенштейн? Шура покачал головой и пожал плечами: «Наверное, я просто культурно отсталый».

— Да ладно тебе. Я должна вытащить тебя на эти спектакли, если их снова будут ставить в театре. Может быть, тебе удастся поймать эти фильмы по телевизору. Обычно старые фильмы показывают ночью в пятницу, иногда в субботу.

— Боюсь, это не получится, потому что я не смотрю телевизор. У меня в доме есть один, но я не помню, когда включал его в последний раз.

— Ничего страшного, — улыбнулась я, — не беда. В любом случае, ты ничего не теряешь.

По крыше вдруг что-то резко ударило, и я посмотрела наверх, испугавшись.

Шура сказал: «Может быть, сосновая шишка; они всегда падают с крупных деревьев».

— А что это там, в больших коробках около камина? — спросила я у него.

— А, это… по большей части, показания с судебных заседаний.

— Судебных заседаний?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии