Пифагор

   — Мужи, дайте мне сказать! — произнёс Отана и начал речь, в которой было заранее продумано каждое слово. — Не мне вам объяснять, что над Курашем, как над любым, достигшим величайшего счастья, тяготел рок. Над ним самим и над всем его домом. Он, одолевший великих царей, расширивший свою державу до пределов земли, поднявший нас, персов, из мрака безвестности к свету Ахурамазды, погиб от руки женщины и претерпел позорную смерть. О старшем его сыне Камбизе уместно промолчать. Ему бы лучше вообще не родиться на свет. Младший сын Кураша Бардия был украшением царского дома. И я, не ведая о предопределении судьбы, был счастлив выдать за него незадолго до отправления с войском в Египет свою единственную дочь Федиму. Прошло совсем немного времени, и лицо дочери стало зеркалом перемен. Померкли глаза. Под румянами были видны следы слёз. «Что с тобой, Федима?» — спросил я. Она же мне ответила: «Он — не тот». Я воспринял это в том смысле, что Бардия, объявленный после смерти Камбиза царём, изменился, как каждый достигший высшей власти. Но я не мог не обратить внимания на некоторые изменения в его поведении. Однажды на празднестве багаядиш[57] я шёл за ним и увидел, как он давит сапогом муравьёв. Раньше он этого никогда не делал. При разговоре у него стала подёргиваться правая бровь. Потом же... Потом появилось то, что пугало не меня одного. Я имею в виду изгнание двух знатных персов и замену их мидянами, сложение с народа недоимок. И вот совсем недавно ко мне ворвалась Федима и с ужасом рассказала, что во сне у царя сполз колпак, с которым он обычно не расставался, когда на нём не было короны, и она, поправляя его, обнаружила, что у супруга... нет ушей. «Такого не может быть, — сказал я ей, — проверь ещё раз, но только чтобы он не заметил». Через несколько дней она это подтвердила. И когда я поделился моими сомнениями и страхами с Багабухшей, которому Камбиз поручал расследование тайных дел, он вспомнил, что присутствовал на пытке некоего мага Гауматы, настолько похожего на Бардию, что он подумал, не сын ли Кураша перед ним. Но тот маг был низкого происхождения, а обвинялся он в том, что уверял, будто царь Камбиз поклоняется не Ахурамазде, а дэвам. Во время пыток этому Гаумате отрезали уши. Ждало его отсечение головы, но ему удалось сбежать, и мы с Багабухшей подумали, не правит ли вместо Бардии этот беглец.

   — А куда делся настоящий Бардия?! — послышался выкрик.

   — Конечно, этот вопрос возник и у нас. Я стал расспрашивать тех, кто служил во дворце при Камбизе, не замечали ли они вражды к Бардии со стороны царских друзей или кого-либо ещё. В один голос они отвечали, что Бардию любят все, кроме его родного брата Камбиза. Один из них вспомнил, что незадолго до отправления Камбиза в Египет видел выходящего из покоев Бардии царского палача. Я стал его разыскивать и узнал, что Камбиз взял его с собою в Египет. Однако из Египта он с войском не вернулся. И вот совсем недавно он появился в Пасаргадах. Возникла возможность раскрыть тайну. Но встретиться с палачом не удалось. Его нашли мёртвым. Таким образом, узнать, кто и по чьему поручению убил сына Кураша, я не смог, но подозреваю, что это дело рук Камбиза, человека, как вам известно, злобного и подозрительного. Вот что я имею вам сказать.

Тотчас поднялся Радмиак, один из недругов Отаны.

   — Я, — начал он, — один из двух мидян, которые за семь месяцев правления младшего сына Кураша взяты в число царских друзей. Отана усмотрел в этом некую перемену, забыв, видимо, кто сменил перса, уличённого тем же Багабухшей в злоупотреблении властью. Но об этом достаточно. Перехожу к искусно сплетённой басне, которую мы только что услышали. Я хочу задать тебе, Отана, несколько вопросов.

   — Задавай! — крикнул Отана.

   — Скажи, когда ты узнал, что у Бардии нет ушей?

   — В середине прошлого месяца.

   — Почему же за это время об этом твоём открытии узнали только твои близкие друзья? И почему вы одни избрали себе роль судей и палачей?

   — Отвечу коротко, — сказал Отана. — Если бы я поделился, например, с тобой, быть бы мне на колу.

Послышался смех. Видимо, ответ перса мидийцу пришёлся большинству царских друзей по душе.

   — И ещё. Ты говоришь, что Бардия давил муравьёв, что, как известно, входит в обязанности магов. Но каким образом ты усмотрел, что он давит муравьёв, а не вытирает, например, сапог он налипшего навоза?

   — Когда я подошёл к тому месту, то увидел неподалёку муравейник.

Мидийца Радмиака сменил другой недруг семи — перс. Но не успел он и слова произнести, как донёсся шум голосов.

Подбежав к окнам, вельможи увидели, что приближающаяся к дворцу толпа огромна и в руках у многих палки. Очевидно, в город просочился слух, что царь, благодетель народа, убит злоумышленниками. Царские друзья заметались. Некоторые выбежали из зала.

   — Позвольте сказать мне, — послышался спокойный голос Дарайавуша. — Я вас не задержу.

Царедворцы остановились, и в наступившей тишине, прерываемой лишь криками снаружи, Дарайавуш проговорил: