Пифагор

«Наконец, — подумал он, — исчезнет эта преграда и корабли смогут входить в гавань даже во время бури. И этого всего добился я, один я. Тоннель, искусственная гавань и безопасный вход в неё. Персы захватили все ионийские города, кроме моего Самоса. Мне удалось отстоять свободу с помощью фараона и разорвать союз, когда он стал опасным. У Камбиза нет оснований гневаться на меня. Я чист».

За спиной Поликрата послышались торопливые шаги. Обернувшись, он увидел повара с сияющим от радости лицом.

   — Рыбак, — прокричал он, — принёс рыбу, и я её принял.

   — Ну и что? Почему не принять? Рыба была свежей?

   — Ещё била хвостом. Но когда я её стал потрошить, нашёл вот это. — Повар разжал кулак, и на ладони его блеснул перстень.

Поликрат закачался и стал бледнее стены. Перепуганный повар немедленно исчез, и через несколько мгновений вбежал казначей Меандрий с телохранителями.

Тотчас же послышался грохот взрыва. Но Поликрат, кажется, его не услышал. Он лежал на ковре, с тупой обречённостью повторяя:

   — Не принял... Не принял...

Сотворение мифа

Пифагор шёл не разбирая дороги, натыкаясь на кусты. «Что меня заставило покинуть город? Не почувствовал ли живущий во мне дух рыбака Пирра, что на этом берегу есть некто, знавший меня в другой жизни? И каким образом я сумел сосчитать вытащенных на берег рыб? Как ощутил в брюхе одной из них кольцо? Почему внушил мысль отнести рыбину Поликрату? Что руководило мной — тщеславие или какой-то неосознанный расчёт? «Познай самого себя», — гласит надпись на стене дельфийского храма. Понимал ли впервые сказавший это, что обративший взор в самого себя обречён на блуждание во мраке сновидений? И зачем ограничивать мир самим собою? Да, я увидел кольцо в брюхе рыбы, и не всё ли равно, как пришло это необыкновенное зрение? Не важнее ли им воспользоваться, чтобы открыть глаза другим?»

К своему удивлению, Пифагор оказался около дуба Анкея, словно кто-то привёл его сюда, чтобы он провёл ночь на его выходящих из земли корнях.

Тишина располагала к раздумью, и он вновь и вновь перебирал в памяти числа. Арифметика была для него главной из наук. Он ставил её выше астрономии и геометрии и надеялся приблизиться к пониманию числа чисел — высшего божества.

Так прошла ночь. Под утро Пифагор задремал и вскоре проснулся от звука, напоминающего падение громовой стрелы. Небо было чистым, и он подумал, что в горах обвал. И лишь тогда, когда взгляду открылось море, вспомнился разговор с Эвпалином. Ему стало не по себе. Чтобы развеяться, он двинулся в гавань, и первым, кого он встретил, оказался мегарец, прохаживавшийся по молу.

Пифагор взглянул туда, где совсем недавно высился Парус, породивший миф о похищении Окирои.

   — Конец мифа, — проговорил Пифагор. — И к этому причастен ты, Эвпалин. У всего есть конец. Мифы смертны, как и те, кто их создаёт. Но на место угасших приходят новые.

   — Что ты имеешь в виду?

   — Поликратов перстень. Ведь море вернуло его тирану.

Эвпалин испытующе посмотрел на Пифагора:

   — Это действительно так. Я как раз в это время явился во дворец, чтобы доложить об окончании всех моих работ, и застал Поликрата без сознания, с перстнем, зажатым в кулаке. Его нашли в брюхе огромной рыбины, доставленной каким-то рыбаком. Но ты-то этого знать не мог!

Пифагор загадочно улыбнулся:

   — Я это предвидел в тот миг, когда Поликрат занёс руку с перстнем для броска. Вот тебе и то, что когда-нибудь станет мифом. И за ним тоже что-то стоит.

   — Верная мысль, — согласился Эвпалин.

   — Если за мифом ничто не стоит, это выдумка, может быть и великая, но с ножками пигмея. У неё короткая дорога. У мифа же — далёкий путь, потому что он не единоличное творение. Искать его создателя — дело столь же бессмысленное, как пытаться отделить воды моря от вод втекающих в него рек. Мы с тобой, Эвпалин, соучастники гибели одного и начала другого мифа. А ты, как мне кажется, задумал нечто более грандиозное, чем тоннель и мол.

   — Ты прочитал мою мысль, и я к этому уже привык. Я действительно мечтаю построить мост, который соединит два материка. Во всяком случае, мне на Самосе больше нечего делать.

Диалог

Простившись с Эвпалином, Пифагор шёл домой, ведя спор со своей пребывавшей в сомнениях душой героического века.

   — Чего это тебе вздумалось, Пифагор, возвращать Поликрату перстень? — спросил Эвфорб.

Пифагор не сразу нашёлся что ответить.

   — Мог ли бы я допустить подобное по отношению к моему покровителю Приаму?! — не унимался Эвфорб.

   — Конечно, не мог, — отозвался Пифагор. — Тебе бы это просто не пришло в голову. А если бы и пришло, ты бы не смог этого осуществить. У нас с тобой разные горизонты. В твоё время, как на этот раз правильно описано у Гомера, такие знатные люди, как мы, сами мастерили себе ложе и строили дома. Жизнь была прозрачней и гармоничней.