Пифагор

Судно совершило ещё один разворот. Побережье по обе стороны мыса Дрепан было равнинным и, кажется, шевелилось от курчавой волны пасшихся овец. Справа по борту в тумане выступила едва различимая Икария.

   — Несколько дней назад мною получено послание от Амасиса, — внезапно проговорил Поликрат. — Поблагодарив за самояну, фараон напомнил мне, что счастье недолговечно и что ни один из известных ему счастливцев не кончил хорошо. Поэтому — таковы его подлинные слова — «тебе, мой друг, надо шагнуть самому навстречу несчастью». Как ты думаешь, что он имел в виду?

   — Видишь ли, — начал Пифагор после недолгого раздумья, — вавилонские, а также индийские мудрецы полагают, что счастье и несчастье — это две гири, колеблющиеся на чаше весов. Судьба смертного также колеблется на этих гирях, и если счастье сильно перевешивает, то это может привести к такому резкому повороту, что человек летит в пропасть и ничто его не в силах удержать. Поэтому ни в коем случае нельзя допускать чрезмерного счастья и надо самому поддерживать равновесие.

   — Как же мне поступить?

   — Изменить свою жизнь. Помнится, в таком случае один индийский царь покинул дворец, став отшельником. Может быть, отказаться от самого тебе дорогого.

   — Здесь не Индия, — отозвался Поликрат. — А насчёт дорогого? Вот что. Я откажусь от перстня. У меня нет вещи дороже его. И ты будешь свидетелем того, как он исчезнет в пучине. Вот здесь, перед мысом Канфарион, самое глубокое место.

Поликрат снял с пальца перстень и, закрыв глаза, бросил его за борт. Проследив за описанной дугой, Пифагор перевёл взгляд на тирана. И сразу же его оглушил поток мыслей, считываемых с губ Поликрата. «Вот и нет перстня, как нет и дружбы. Амасис беспокоится обо мне, а Силосонта не только не задержал, а отправил на своём корабле в Навплию. Пора действовать. Выделю Меандрию пять кораблей. Этого хватит, чтобы покончить с осиным гнездом».

Поликрат повернул голову.

   — Вот я без перстня, — проговорил он. — Ощущается непривычная лёгкость. Надо будет заказать другой.

«Такого, как тот, ты не найдёшь! — подумал Пифагор. — Он был броней, мешавшей мне узнать о твоих намерениях».

   — Да, к вещам привыкаешь, как к чему-то живому. Но ты не огорчайся. Главное, что внял совету друга, — проговорил он.

Достигнув западной оконечности острова, судно свернуло в открытое море. Слева по борту возникали и рушились пенные гребни. Это скопище острых скал и подводных камней мореходы называли некрополем кораблей и старались к нему не приближаться. Впереди островок Рипара, обиталище чаек. Зобастые и тяжеловесные, поднявшись в воздух, они становились похожими на гаммы[30]. И Пифагор начал их машинально складывать. Получилось тридцать шесть.

Судно развернулось ещё раз и двинулось вдоль южного берега, блестевшего песчаной полосою пляжа. В глубине показались гора Хесион и у её подножия — освещённый закатом храм Артемиды. Здесь был исток Имбраса, считавшегося супругом Хесион и отцом Окирои. Отсюда недалеко до Герайона, а там уже гибельный Парус и гавань.

Какое-то смутное воспоминание шевельнулось в душе Пифагора, но тотчас же ускользнуло.

   — Эвпалйн обещает уничтожить это бельмо на глазу Самоса, — услышал он голос Поликрата. — Но не знаю, успеет ли.

Улов

Город ещё спал. Молчали на насестах петухи. До слуха Пифагора доносилось лишь уханье ночной стражи стен — сов — и ещё какой-то посторонний шум. Пифагор поспешил на него и нагнал телегу с мусором. Присоединившись к ней, он покинул город незамеченным.

Рядом со свалкой проходила дорога, пересекающая город с юга на север в самом узком месте. Пифагор шагал, насвистывая любимую мелодию, которую ещё в детстве напевала ему мать. Проснувшиеся дневные птицы подхватили её, дополнив своим щебетом и хлопаньем крыльев.

Небо быстро светлело. За перевалом дохнуло Бореем. Поправив растрепавшиеся волосы, Пифагор прибавил шагу и вышел на берег. Вот и бухта, куда переправлены рыбаки. По колено в воде четверо тащили сеть, кажется не подозревая, что кто-то за ними наблюдает.

И словно туман застлал глаза Пифагору. Когда же он рассеялся, изменилась панорама. Вместо узкой бухты взору открылся плоский песчаный берег и плывущий к нему керкур, а на нём человек, в котором он узнал самого себя. Рыбаки с берега махали ему руками, среди них девушка, её лицо показалось Пифагору давным-давно знакомым, но он никак не мог вспомнить, кто она.