Пятый кодекс

В институте преподаватели не могли нарадоваться. Этому студенту не нужно было помогать приобретать знания. Любой коллоквиум – хоть на показательное выступление, любая курсовая работа – сродни кандидатской диссертации. Никто не знал, что почти всё его свободное время было посвящено Америке, а конкретно – Мексике, её языку, истории, фольклору. Мексика следовала за Юрием по пятам с детства.

Бровастый (прозвище перекочевало за ним с рабфака) хоть и был угрюм и неразговорчив, но так же пользовался авторитетом однокурсников. Его не считали «рубанком». Его всестороннее развитие, кроме физического, вселяло уважение даже у самых не отягощённых интеллектом сверстников.

Но 18 сентября 1941 года он был смят и подавлен. Это был тяжелейший удар…

Он опять встретился с Катей. Детская дружба одноклассников уже переросла в нечто большее, и они не могли прожить ни дня, чтобы не встретиться хотя бы на час. Великолепная голубоглазая красавица со светлыми, как лён, волосами могла сделать счастливым быт любого высокопоставленного чиновника, но девушка из семьи бухгалтера предпочла медицинский институт. Она любила людей и всем своим существом хотела помогать им в беде.

Юра и Катя, как и прежде, в детстве, шли, взявшись за руки.

– На фронт не взяли, сказали, дистрофия.

– Чего?

– В общем, слишком худой.

– Да знаю я! Ты мне рассказываешь! – взволновалась девушка. – Я же говорила: не нужно столько денег тратить на книги!

Юра всегда ревностно относился к своим увлечениям и за вмешательство в свою жизнь мог резко оборвать кого угодно, но на Катю он злиться не мог. Эта девушка была для него всем.

– Катюша, милая. Мне так больно. Ведь это ничего не значит. Я ведь могу быть полезным. Я знаю.

– Юрочка, ты не переживай так. Война только началась, ещё возьмут. Я тоже хотела, но вот мама… Как она без меня одна? Ноги больные. А ты… Ты же мужчина. Тебя обязательно возьмут на фронт – не сегодня, так завтра.

– Или не возьмут. А потом скажут, что я дезертир, что получил белый билет из-за липовой дистрофии.

– Я тебя не узнаю, Юрка. Тебя ведь никогда не интересовало, что о тебе скажут люди.

– Да, но сейчас, когда родина в опасности, я не могу сидеть в конуре и жевать эвакуационный паёк. Я никуда не поеду… А если немцы придут, живым не сдамся.

Городской парк в сентябре ещё не пожелтел, яркое солнышко и голоса птиц, густой зелёный ковёр и лавочки, смех легкомысленных школьников, закончивших уроки и идущих домой, весело размахивая сумками с учебниками. И что бы ни случилось – жизнь продолжалась, будто не было войны. А если и была, то где-то очень далеко… Только осень, небесная лазурь и вездесущая «Рио-Рита». Юрий вдохнул полные лёгкие воздуха.

Тихо всё; даль ясна – и, куда не взглянуть,
В нежном свете зари заискрились оконца.
Шли мы вместе тогда, и короткий наш путь
Озарили лучи восходящего солнца…

Стихи, посвящённые Кате, он любил читать по всякому поводу и без повода. А разве есть повод для любви? Любовь – это просто любовь.

Девушка залилась румянцем. Она ничего не могла поделать с собой, когда Юра, не стесняясь, громко декламировал то, что написал ей. Где хотел и когда хотел. Сегодня он читал свои вирши в городском парке… Это было так наивно и так трогательно.

– Ты не должен оставаться в оккупированном городе. Мы уедем! – вдруг выпалила девушка. – Ты слышишь? Уедем.

Юра, иронично улыбаясь, будто не слышал слов возлюбленной, вынул скрипку из кофра, и его смычок заходил по струнам. Каприс Паганини… Не вовремя? Вздор! Музыка всегда к месту и ко времени. Он играл долго и самозабвенно, а Катя не уставала слушать его. Тонкие некрасивые руки прекрасно воспроизводили музыку некрасивого, но чарующего итальянского музыканта. Он был её Паганини – взбалмошный, вздорный, ироничный, но её и больше ничей.

Казалось, парень и девушка не обращали внимания на колонну беженцев, прибывших в город с очередным эшелоном, с чемоданами, узлами, плачущими детьми и кряхтящими стариками, с вечной болью на лице от потери родного дома, от потери мира, от первых слёз родной земли. Юрий всё играл и играл, а они всё шли и шли. Усталые, серые, больные бедой и безысходностью…

Миг – и всё это превратилось в ад… Звук авиабомбы, затяжной, леденящий душу вой уколол в голову и засел в мозгу страшной реальностью: «Война-а-а-а!» Дом напротив раскололся надвое. Обрушение стены с пылью, обломками деревянных балок перекрытий, разлетевшимся бельём. Взрывной волной выбило стёкла в близлежащих домах. Крик колонны беженцев, паника бегущих неведомо куда людей, в суматохе давящих друг друга. Узлы, чемоданы, детские коляски… всё смешалось в одно необъемлемое, непонятное разуму… Хаос! Беда! Кровь! Гибель!