Справа, за непрерывной грядой шиповника, в котором бродили козы, тянулись маленькие усадьбы с разномастными заборами и времянками. Возле одной на полозьях ворочался бульдозер, как боров пятаком, поддевая отвалом то один угол домика, то другой, под которые двое мужчин подкатывали чурбаки. Цепь усадеб разорвал огромный, перемешанный с землей ворох пней, деревьев, кустов, которые и тут, измятые и придавленные, продолжали расти. Там же торчали доски, обломки шифера, валялись ящики и еще масса всякой всячины. Трое мальчишек с топорами и ножовкой обшаривали эту гору. «Третьеклассники, — решил Антон. — Тоже что-то замышляют строить, но, уж конечно, не вертолет… А вообще-то кто их знает». Он вспомнил «космонавтов» и прислушался — не доносятся ли издалека их «позывные». Но у поворота было вроде тихо, как и вчера в это время, когда они с Гошкой отправились в разведку, — обедают, наверное.
Показалась «Коза отпущения», и Антону вдруг представилось, как из-за этой сосны, из лога, медленно и бесшумно, словно привидение, поднимается в небо диковинная коробка, делает над лесом прощальный круг и уплывает в сторону Ангары.
Глава девятая, в которой дождь пытается расстроить ребячьи планы
— Опять треснула! — выругался Гошка, когда под алюминиевой накладкой сухо щелкнуло, и шуруп сразу пошел легко. — Что за паршивых реек мы напилили!
— Сучок вроде, — приглядываясь к трещине, сказал Антон, придерживавший рейку.
— Черт! Не заметил.
— Темнеет. Может, хватит, Гош, а то на работу опоздаем. И есть охота! Мы же тут с трех.
— Не опоздаем. Еще десять минут. Узел-то надо кончить. Шевельни костер, а то правда темнеет. — И Гошка задрал голову: мол, что это там происходит на небе.
А на небе ничего особенного не происходило. Был обычный вечер. Наливаясь изнутри траурным сумраком, деревья будто сдвинулись тесней и замерли, хороня солнце. В зеленую шахту, образованную ими, в это рыхлое жерло, из которого мальчишкам предстояло взмыть ввысь, вливалось что-то мутноватое. Было тихо. Словно эхо тишины доносилось журчание ручейка, да и оно скорее мерещилось, чем слышалось.
Ногами сдвинув к середине головешки и угли, Антон кинул на них несколько испорченных реек. Из пепла и черноты, почуя жертву, тотчас высунулись огненные язычки и лизнули сухую древесину.
— Во-от, — протянул Гошка довольно. — А завтра я дядькин фонарь принесу — прожектор, хоть всю ночь работай… Ну как, похож издали на вертолет?
— На вертолет? — переспросил Антон, склоняя голову то на одно плечо, то на другое. То, что стояло перед ним на трех чурбаках — деревянный щит с торчащими вверх реечными рамками, — пока не походило вообще ни на что. — Не знаю, — ответил Антон уклончиво.
— Понимал бы ты!.. Иди-ка поддержи лучше!.. Тебе обязательно винты, чтобы походило. Сегодня вот привезем доски, если их не изрезали… Главное — машину найти. Черт его знает, согласится ли кто. Не шуточка ведь — плахи! Воровством попахивает. А что делать?.. Не вытесывать же самим из бревен? — рассуждал Гошка, бережно ввинчивая шуруп в новую рейку. — Крепче прижимай, так. Хоть бы не треснула, хоть бы… Хоп! Все!.. Ну вот, полкаркаса есть. У-у, хорошо, — приговаривал Гошка, ощупывая и пошатывая рамки. — Я уже чувствую, как мы летим, Антонище! А ты чувствуешь?.. Залей костер.
Пока Антон ходил со старым чайником к ручью и тушил огонь, вздымая клубы пепла, Гошка накинул на каркас большую прорезиненную холстину, и сразу точно двухметровая глыба выросла на поляне.
— Так чувствуешь ты или нет? — опять спросил Гошка, замерев перед этой глыбой.
— Трудно, Гош, сказать… Я очень устал.
— Намек понял. Пошли.
На железнодорожную насыпь мальчишки выбрались еще при свете, но густо двигавшиеся с востока низкие, черные облака быстро тушили последние проблески, так что Антон подошел к дому уже в полной темноте — за какие-то десять минут тучи намертво скрутили небо. Запахло дождем.
Еле различимая у навеса, Тома снимала бьющиеся на ветру белые пеленки и что-то бормотала.
— !Buenas tardes! — крикнул Антон, останавливаясь у мотоцикла.
— A-а, явился!
— Дела. — Антон накрыл машину листом железа и спросил: — Помочь?
— Нет. Уже все. Лучше послушай, что я выучила! Entre nubgs purpurinas peregrines de azulado tornasol, tentio el iris a lo lejos los reflejos de los colores del sol.
— Это о летней грозе, о радуге, — появляясь из темноты стазом белья, прижатым к бедру, проговорила Тома.
Она перешла на русские слова так плавно и певуче, что Антон по какой-то странной инерции непонимания сперва не уловил их смысла, потом, спохватившись, как бы догнал их и улыбнулся. Тома тоже улыбнулась, поставила ногу на ступеньку и устало сдвинула таз на колено. Она была в своем халате, усыпанном красными и белыми кольцами. Верхняя пуговица этого проклятого халата вечно расстегивалась, и ворот так расходился, что Антон не мог смотреть на Тому.
Неожиданно подхватив таз, Антон прижал его к животу, шагнул в избу и загремел, запнувшись о порог.
— А, черт! — вырвалось у него.