Пиар добра или как просрать всё

Жар ударил мне в лицо. Я горячо зашептал Зяме в самое ухо, у нее было такое красивое ухо, зашептал, что я заберу ее у проклятого Игоря Южанина, и приведу ее к себе домой, и отогрею ее холодные, как у Веры Холодной, руки. Руки у Зямы были холодные, потому что была зима, а Зяма любила зиму, считая ее своей сестрой. Руки у Зямы всегда пахли ладаном, потому что Зяме очень нравилась строка Вертинского «Ваши пальцы пахнут ладаном», адресованные Вере Холодной, а Зяма считала, что она похожа не только на трагическую Зинаиду Гиппиус, но и на трагическую Веру Холодную, поэтому Зяма дома регулярно жгла ладанку и прокуривала ее тошнотворным и одновременно пьянящим дымом свои пальцы. Я любил руки Зямы. Потому что я любил Зяму. И я сказал ей, что сделаю ее самой счастливой декаденткой на свете.

Зяма слушала меня растроганно. Потом снова прижалась ко мне титьками и сказала:

- Мой бедный верный друг! Неужели все это время ты любил меня?

- Конечно, - сказал я.

И набросился на Зяму, потому что больше не мог терпеть. Я целовал декадентские Зямины губы, и ее длинные тонкие пальцы, похожие на градусники, пахнущие ладаном, и ее большие мягкие титьки, пахнущие кефиром, и это была очень сильная смесь запахов, от которой у меня выключился мозг, и я стал снимать с Зямы теплые колготки, а Зяма плакала.

Потом я овладел Зямой на глазах у Пушкина. Зяма рыдала на весь парк, а я иногда тактично прикрывал ей рот, чтобы она не ревела так громко, потому что могут услышать люди, и подумать, что я насилую Зяму, и скрутить мне клешни за спиной и утащить меня в ментовку. Шел снег, было холодно. А мы с Зямой дышали так жарко, что вокруг нас стояло огромное облако пара. А сверху на нас смотрела печальная голова Пушкина, изготовленная скульптором Опекушиным.

Поэты-хлопцы

В ту же ночь я вбежал к себе домой, бросился к маме и сказал, что должен взять Зяму к нам жить, потому что люблю ее, и она несчастна с Игорем Южанином.

Мама сделала себе крепкий чай, закурила и стала думать. Выше уже было сказано, что мама моя работала в КГБ и была суровой женщиной. Она любила пить крепкий чай и курила, когда думала. Все это были мужские привычки, потому что мама работала в мужском коллективе.

Я взволнованно ждал. Я наделся, что мама и в этот раз поддержит меня. Я верил, что в этот трудный час меня не бросит ее материнское сердце.

И оно не бросило меня, материнское сердце. Мама покурила и сказала:

- Привози.

Мама говорила мало и всегда делала, что говорила.

Потом мама разработала по моему заказу план похищения Зямы у Игоря – никто не мог разработать более грамотный план, ведь мама была специалистом по похищению людей, по роду занятий.

План был дерзок. Ставка была сделана на внезапность. Зяма сообщила Игорю, что она немного задержится дома, и пока не поедет в Харьков, где они гнездились, поэтому Игорь должен прислать ей первым же поездом все ее вещи, так как они ей нужны, так как здесь, дома, часто меняется погода, поэтому Зяме нужны и все летние, и все зимние вещи. Ставка, как можно понять, была сделана не только на внезапность, но и на отчаянную глупость противника, то есть, Игоря.

План сработал, противник проглотил наживку, и вскоре приехали вещи Зямы. Я попросил Стасика помочь мне доставить вещи Зямы.

Надо сказать, что Стасик не очень одобрительно отнесся к моему решению полностью перебазировать к себе свою любовь. Стасик, конечно, понимал, что моя любовь к Зяме важна, потому что благодаря любви ко мне приходили стихи, а они были важны для подготовки посылки Вознесенскому, который обязался нас продвинуть. Но вот решение забрать Зяму к себе Стасик не очень одобрял. Он мне так и сказал:

Лучше бы ты ее любил, пока она в Харькове. Любовь только сильнее от преград. А привезешь ее домой – какие между вами останутся преграды? Вдруг любовь станет слабее? Вдруг ты от этого перестанешь писать стихи? А ты ведь понимаешь, как они нам нужны! Ведь их ждет Вознесенский.

Стасик почему-то считал, что Вознесенский очень ждет наши стихи. Стасик в те дни часто рисовал мне такую жуткую картину: у калитки стоит Вознесенский, ждет почтальона, вот почтальон появляется, Вознесенский сразу бросается к нему, как женщина-солдатка, а почтальон и рад бы обрадовать Андрюшеньку, да нечем, и только сочувственно качает головой, всем соседям есть посылки, вот и Евтушенко – снова посылка, от поклонников-мордвы, и только Вознесенскому – снова ничего, и Вознесенский идет сиротливо в свою старую дачу и тихонько там сидит у камина.

Как бы то ни было, Стасик согласился помочь мне перевезти Зямины вещи. Мы пришли на вокзал. Нам нужен был проводник Жора.

Оказалось, что Жора – проводник почтового вагона. Нас это не сразу насторожило. Насторожило нас, когда Жора спросил:

- Машины где у вас, хлопцы?

- Мы не хлопцы, мы поэты, - сказал я.

- Так где машины у вас, поэты-хлопцы? – спросил Жора.

Мне понравилось это сочетание – поэты-хлопцы. Было в этом что-то хорошее, народное, фольклорное, гоголевское. Но мне не понравилось, что Жора настойчиво шутит про машины.

- Какие машины, Жора? – спросил я.

- Грузовые! – сказал Жора.