Пиар добра или как просрать всё

Иногда я даже пытался повторить это чувство буквально, то есть, с помощью салюта. Когда я вырос, я даже сам уже мог произвести салют. Салют стал продаваться в магазинах пиротехники, салют делают китайцы, чтобы радовать мир. Я даже производил салюты в небо ночью, майской ночью. Но я не кричал «ура». Не получалось. Не хотелось. Трагедия? Да.

Площадка, на которой стояли пушки радости, была недалеко от двора, где я рос. Поэтому иногда прямо на нашу улицу опадали салютинки. Мы с мальчишками любили их подбирать. Собрать коллекцию салютинок считалось престижным. Салютинки были круглыми помятыми металлическими кружочками, на каждом из них угадывался цвет, которым горела салютинка в небе – желтый, красный, зеленый.

Многие герои этого романа, да и я сам – все мы – салютинки. Мы были в небе, мы были радостью, нам кричали «ура», а потом мы упали в руки детей, мы стали коллекцией. Этот роман – коллекция стреляных салютинок.

Майор Вихрь

Так вот, я выстрелил пробкой в Зямином подъезде. Потом я выпил бутылку вина. И стал совсем синий. Так я стоял синий в Зямином подъезде, и думал о том, что в любой момент я могу позвонить в дверь Зямы, и стать счастливым. Но я не торопился. Теперь мне приходилось ждать, когда я немного протрезвею, потому что неудобно было ломиться к Зяме таким синим. Я боялся, что Зяма могла открыть двери и подумать, что свою хрупкую жизнь и еще более хрупкую жизнь ребенка вручает в ненадежные руки, раз ее супруг в подъезде впал в ничтожество в этот волнительный день. И она могла бы передумать. И я стоял и ждал. Когда отпустит синька.

Так бы я стоял еще долго, но вскоре с улицы стали раздаваться гневные звуки типа «бип-бип-блядь!». Это нервничал водитель, выделенный мне Поликарпом Матвеичем, ведь машину мне выделили на ограниченное время, и водителю сразу же после моей свадебной поездки нужно было успеть на опасную операцию.

И я позвонил в дверь.

Мне открыла Зяма. Она была прекрасна. Она была еще выше, чем обычно. Обычно она была чуть выше меня, ведь она была прыгуньей в высоту, а для того, чтобы прыгать в высоту, прыгунье требуется и собственный запас высоты, и он у Зямы был. А тут Зяма надела туфли на высоком каблуке. И стала выше меня на полторы головы.

Я смотрел на ноги Зямы снизу вверх так долго, что чуть не уснул. Потом была мини-юбка, одна из миллиона, которые сейчас хранились у Стасика дома. Затем была черная – ведь Зяма, как подобает декадентке, носила в основном, черное – рубашка. Затем была шея Зямы, она была не такая длинная, как ноги, конечно - иначе Зяма была бы жирафом, - но была длинная и тонкая. Красивая. Я любил шею Зямы, я ведь любил Зяму. Затем уже было лицо Зямы.

Выше не было сказано о лице Зямы, поэтому самое время сейчас что-то сказать. Лицо у Зямы было прекрасное. Оно было худым и длинным, нос у Зямы тоже был длинный и худой. На скулах Зямы были ямочки, о которых Зяма любила говорить, что они французские. Глаза у Зямы были черные – ведь Зяма была декаденткой, а декадентке по дресс-коду полагался черный цвет. Глаза у моей любви были всегда заплаканные. Ресницы у Зямы были очень длинные, раньше я даже думал, что они у нее приклеенные, и однажды я даже спросил у нее, она обиделась, и потребовала, чтобы я подергал ее за ресницы, убедился. Я подергал, и испугался, потому что подергал я довольно сильно, веки Зямы оттянулись, как у варана, и Зяма была в шоке. На ресницах Зямы всегда висели слезы. Нос у Зямы всегда был напудренный, потому что иначе он был бы всегда красный, как у снеговика, ведь нос краснеет во время плача, а Зяма очень часто плакала. Вот так выглядела Зяма.

Я сказал:

- Вот и я.

Зяма бросилась мне на шею. Это было приятно.

Затем Зяма вынесла ребенка. Он оказался сыном Максимкой. Максимка был младенцем. Его лицо не выражало ничего, кроме факта рождения. Я сказал ему:

- Здравствуй, Максимка.

Мы пошли к машине. Я чувствовал себя очень серьезным, взрослым человеком. Я вдруг представил, что у меня усы, и я зрелый мужчина, имеющий хорошо оплачиваемую работу. От этого почему-то затошнило. Или затошнило оттого, что я выпил с утра уже две бутылки вина на голодный желудок.

Мы сели в машину. Водитель уже очень опаздывал, поэтому по городу мы полетели с включенной сиреной. Машины шарахались в сторону от нас как от чумы. Зяма восхищенно смотрела на меня, а я сидел с каменным лицом.

Во-первых, я старался выглядеть невозмутимо, как будто по городу я каждый день ездил на гэбэшной машине с сиреной. Эдакий майор Вихрь.

А во-вторых, меня сильно укачивало, и я боялся в любой момент дать смычку и упасть в глазах присутствующих.

А Максимка на руках Зямы, напротив, не боялся упасть в глазах присутствующих. И поэтому многократно давал смычку на Зяму, меня и водителя-гэбэшника. Водитель проклинал род человеческий. А я сидел и думал – почему оно такое, счастье?

Так мы приехали к моему дому. Заблёвканный донельзя, я торжественно вышел из машины и открыл Зяме дверь. Заблёвканная Зяма вынесла Максимку. Максимка беззаботно спал, и я подумал о нем, что он ведет себя как скот.

В таком виде мы явились моей маме. Мама сказала: