Пиар добра или как просрать всё

Так и случилось – в том смысле, что Бонапарт как в воду глядел. Болконский позже умер. А Толстой, как он везде громко об этом заявлял, плакал, когда умер Болконский. Но, позвольте, хочется спросить: что значит – умер? Он не умер. Он был не старый. Толстой сам его убил. Своим пером. Своей усохшей клешней – взял и замочил Болконского. Которого так любил, якобы. Но почему?

Вот тут открывается вся лживая суть позера. Да потому, что Болконский был героем. Не только художественной литературы, а вообще – героем. Толстой даже жаловался окружающим, что вот как, к примеру, поведет себя в следующей сцене Пьер Безухов – он всегда знает заранее. А вот как поведет себя Болконский – он, Толстой, не знает заранее. Типа, Болконский его не слушается. А с чего, хочется спросить, стал бы Болконский Толстого слушаться? Пьер – понятно, что слушался, потому что был с Толстого списан, Пьер и был им, Толстым. Конечно, он слушался. А Болконский был героем. С чего он вдруг станет слушаться какого-то инвалида с бородой? Только с того, что этот бородач его выдумал, предал бумаге? Но это еще не повод! Буратино – и тот не слушался папу Карло. И только выиграл от этого, и круто поднялся, как известно.

И дальше у Толстого - какой выход? Мочить героя. Потому что героя очень трудно любить живым. Потому что пока он живой, он не слушается, и от него одни неприятности. А вот если героя замочить, дав в руки ему флаг, то это другое дело. Любить мертвого героя приятно и безопасно.

Но тут важно заметить, как именно Толстой мочит Болконского. Он мочит его с удовольствием, долго, постепенно. Он мучает героя, и кайфует от этого. Кайфом коротышки, наблюдающего муки титана.

Общеизвестно, что когда дело дошло до сцен предсмертных мучений Болконского, Толстой попал в сложную ситуацию. Ведь ему надо было описать страдания. Истинные, тяжкие страдания. А как их описать, если нет личного опыта? Трудно. Если бы надо было описать страдания хуйней – тут Толстой был вне конкуренции, тут он мог опереться на личный опыт. А опыта истинных страданий героя - у Толстого не было.

Но граф был хитер и изворотлив. Оглядевшись получше, он обнаружил, что прямо под боком у него умирает в страшных муках Некрасов. Большая удача, - решил Толстой. Купил гостинцы и айда к Некрасову. Пришел, и стал наблюдать. Как Некрасов кончается в муках.

Некрасов, конечно, обрадовался. Он ведь был герой. А герои наивны. Он-то подумал, что Толстой пришел навестить его, поддержать, выразить сопричастность. Но потом Толстой пришел еще раз, и еще. И сидя у смертного одра Некрасова, стал подробно того расспрашивать. Что да как, что думаешь, Некрасов, понимая, что песдец твой приходит, какие мысли, какие образы возникают? Что чувствуешь? Не хочется умирать, а? Жизнь-то идет своим чередом, все будут жить, вот и я, Толстой, буду жить и крепостных девок пороть, а ты умираешь, Некрасов, скажи, как, обидное это чувство? Ну, поделись, по-братски, по-нашему, по-писательски. Некрасов и тут, бедолага, все еще в наивности пребывал. Думал, Толстой хочет разделить с ним муки.

И тут вдруг видит Некрасов: Толстой его наивные ответы быстренько так, аккуратненько, своей усохшей клешней фиксирует в блокнотик. Некрасова эти ментовские замашки Толстого как-то насторожили. И он прямо спросил Толстого:

- Лев, что это вы там пишете?

- Да так, наброски, - скромно ответил Толстой.

- Что за наброски? – спросил бедный Некрасов.

- Да так, наброски к сцене мучительной смерти, понимаешь, Некрасов, у меня герой, Андрей Болконский, умирает в адских муках, и я вот подумал, что я буду сидеть, придумывать эти муки, что мне, делать нечего больше, спишу-ка я эти адские муки – да вот хоть с Некрасова, что далеко ходить.

Некрасов тут приподнялся на постели, ему было это трудно. Но он был герой. И он приподнял свое тело, которое уже обняла красавица смерть, и закричал, закричал:

- Толстой, пади вон от моего смертного одра, пидарас!

Скандал был жуткий, Толстой вынужден был уйти, но дело было сделано – картины адских мук героя Толстой списал с Некрасова и влепил в свой роман, как там и были.

Это очень характерный момент – герой умирает, а позер – наблюдает. И использует муки героя с пользой. Для создания убедительной картины страдания. А читатель, дурак, читает потом и думает – молодец, Толстой, как выписал сцены страданий, видать, и сам страдал немало! Вот как строится этот обман.

И вот какой гуманист и человеколюб был Толстой. Вот какой он был говнюк. Вот за что я его не люблю. Вот почему я люблю Пушкина. Блока. Гоголя. Герои. Герой – это тот, кто сам страдал, ни у кого страдания не одалживал, не крал, не брал в аренду.