Пядь земли

Бабы словно передают его с колен на колени; в конце концов все же добирается он до угла, садится. Кладет на стол свои огромные кулаки и говорит:

— Ну все… не выйду отсюда, покуда не вынесут, — и торжествующе оглядывается.

— Застольник! Застольник! — кричат ему со всех сторон, в ладоши хлопают. Радуются. Непонятно чему: то ли Шандору Папу, то ли свадьбе, то ли самим себе.

— Да ну? Ишь ты, и верно, — удивляется Шандор Пап и задумчиво гладит себя по подбородку. Рассеянно берет полный стакан вина, выпивает. В голове у него стихи Петефи струятся, словно ручей по камням… Что же такое должен застольник делать? Может, стихи рассказывать?.. Да нет, застольник должен шутки шутить. На все вопросы отвечать. И сам загадки загадывать. До тех самых пор, пока ужин не подадут. Да и после, если понадобится… Не помнит Шандор, выпил он вина или только собирался — на всякий случай выпивает еще стакан. Чарка на чарку — не палка на палку. Про второй-то стакан он тоже подумал, что ничей, а стакан был соседа, Эмбера. Ну да ладно, не беда.

— Начинай, Шандор! — кричат ему с другого конца стола, и все на него смотрят.

— Так… — не спеша вытаскивает он часы, видит: ровно семь. Скоро ужин подадут. А пока что делать?..

— Скажи что-нибудь! — опять кричат самые беспокойные.

— Черт подери. Видно, придется все-таки… — Шандор Пап устраивается поудобнее, оглядывает гостей. На глаза ему попадается физиономия второго свата. Экая рожа! — Ну, вот вы… можете вы мне сказать… в чем разница между вами и… папой римским?

Словно стена рухнула вдруг в горнице и рассыпалась на мелкие кусочки — такой грянул хохот. Теперь все ко второму свату повернулись, на него смотрят. Лайош Ямбор, побледневший, хочет ответить что-то, но лишь блеет, как коза: «Ме-е-е… ме-е-е…»

— Я знаю! Я скажу! — кричит кто-то из-за двери, захлебываясь от смеха.

— Ну, коли знаешь, так скажи ты ему, — разрешает Шандор Пап. Раз уж он за столом главный. Сами просили, чтоб сказал что-нибудь. Он и сказал; только вряд ли за это ему будут благодарны.

А голос из-за двери визжит:

— В том разница, что папа римский — малый не дурак, а Лайош Ямбор… их-ха-ха-ха… немалый… — даже выговорить не может. Или боится.

Смех то утихнет, то разгорится с новой силой. Господа пришли — и они не уходят на свое место, а останавливаются в дверях.

— Это уж точно, — говорит Шандор Пап, повышая голос. — Ну а эту-то загадку ты, сват, я думаю, сможешь отгадать. Скажи, в чем разница между сеном и соломой?

Чувствует Лайош Ямбор, плохи его дела, надо как-нибудь выпутываться. Лучше всего сделать вид, что его это не интересует.

— Не знаю, — отвечает он сердито и оборачивается к первому свату. Что-то сказать хочет.

— Как так не знаешь? Ведь это каждая скотина знает, — говорит Шандор Пап чистую правду.

Гости уже не хохочут, а прямо-таки задыхаются. Даже стряпухи пришли из сеней, заглядывают в двери. Потом обратно уходят… А ужин все никак не подают, будто опасаются: вдруг что-нибудь не так сделано, что-нибудь испорчено — и чем позже это выяснится, тем лучше.

Одна стряпуха суп все пробует: до сих пор еще не солила, боялась — вдруг какой-нибудь озорник прокрадется и сыпанет в котел соли пригоршню. Такое частенько на свадьбе бывает. Пройдет кто-нибудь мимо очага, рукой махнет, вроде бы мух отгоняет. А у самого в горсти соль. Беда тогда поварихе, если она уже солила. Хоть сама тот суп ешь.

Случалось, что недобрая рука и ртути подбрасывала в паприкаш, и мясо лезло из котла в разные стороны, будто стая живых ящериц. Словом, в кухне глаз да глаз нужен. Никого постороннего и близко нельзя к котлам подпускать.

Вторая стряпуха, вдова Пашкуй, паприкаш помешивает. Паприкаш тоже готов. Теперь только птицу проверить, что у соседей в печи жарится. «Сходи-ка к соседям, Йошка», — говорит она Пинцешу, кухмистеру.

Идет Пинцеш, зеваки у ворот расступаются перед ним на две стороны. Словно Красное море перед народом Моисеевым.

У ближних соседей лампада светится в сенях; под лампадой стоит баба, Агардиха, а рядом, на скамеечке, старик сидит, Ференц Мартон. Он хозяин дома, Агардиха же за птицей поставлена присматривать.

— Еще хотите кусочек, дедушка? — говорит Агардиха и лезет в печь. Отщипывает ногтями куриную грудку, в рот себе бросает. Потом и всего цыпленка достает. Хорош цыпленок, славно подрумянился. Отдает его старику.

— Эй, хватит, пожалуй, дочка, — бормочет старик. Но цыпленка берет. Ест прямо так, без хлеба.

— Ничего… кушайте на здоровье. Свадьба нынче. Всем хватит, — чувствует Агардиха, до чего это хорошо — доброй быть. До чего хорошо — накормить досыта этого старика, который, пожалуй, за целый год столько курятины не съест, как за этот вечер. Хочется ей, чтобы старик до самой смерти поминал ее добрым словом. Вся печь противнями уставлена, на противнях — горы жареной птицы. Сколько ее здесь! Ешь не хочу…

— Ну, готово у вас? — входит Пинцеш.

— Готово. Все готово.

— Ну, коли так… скоро придут за курами, а ты здесь оставайся, — и уходит.

Агардиха оглядывает сени: куда бы еще цыплят припрятать?.. Старику надо оставить, да и еще кому-нибудь, кто окажется…