Петру Гроза

Оттого, что оставил дома жену, что еще не знал, как его встретят там, в Коштее, от этой необычной луны Адамом Грозой овладела тревога.

Обратил внимание на странные круги вокруг луны и Михэилэ Михок. Он знал, что они предвестники бури. Вот-вот подует с гор свирепый ветер, пойдет снег, и все затуманится, закружится. Природа берет свое и докажет правоту старой мудрости, что «зиму никогда волк не съест». «Но как же это я не сказал человеку, что буря приближается?» — заволновался бачу Михэилэ. И сам же себя успокоил: «По долине Стрея не так уж редки деревни. Завернет батюшка на ночлег».

Бачу Михэилэ торопился. Вот уже наступила ночь, а он никак не управится с этим сеном. И вдруг послышался крик. Через некоторое время снова. Кричала женщина. Бачу Михэилэ перепрыгнул через забор и кпнул-ся к дому Грозы. Постучался. Никто не откликнулся, и он приоткрыл дверь. Видно, окна была занавешены, потому что в доме было очень темпо. Пахло базиликом. Бачу Михэилэ быстро достал из кармана кресало и кремень, высек искру и поднес горящий трут к бумаге.

— Где лампа, домницэ?[3]

— Не надо, не надо!..

Он не зажег лампы, а раздвинул плотные занавески на окнах, и стало светло от луны.

— Это вы, бачу Михэилэ? Боже!..

— Я, домницэ. Все будет хорошо, доченька, все будет хорошо. Я побегу сейчас за моашей… Сейчас…

— Ой, не уходите! Ма-а-ма-а-а!.. Не уходите… — Она откинула руки назад и схватилась за спинку кровати. Никелированные шишки отражали свет луны.

Бачу Михэилэ не ушел. Он зажег лампу и начал делать то, что полагается делать в этих случаях. Жена ему родила уже пятерых. Двоих сам принял в горах, в тесной стыне, среди овец — одного летом, когда было проще отправить остальных чабанов на улицу, а другого зимой, в лютый мороз. Все обошлось.

Он приговаривал:

— Не бойся, домницэ, стисни зубы и старайся молчать… Это с первым так тяжело, потом будет легче…

к утру домницэ родила мальчика. Бачу Михэилэ перевязал ему пуп, поднял его на своих грубых ладонях. Ребенок заорал.

— Охо! Шуми, малыш, шуми!.. Это будет серьезный парень, домницэ! Погляди на него!

Было 7 декабря 1884 года.

II

Адаму Грозе бачу Михэилэ дал знать о рождении сына через странствующего гэзара — торговца керосином и стеариновыми свечами.

В старом доме устроили крестины, скромные, без особого размаха. Новорожденного нарекли Петру. Вначале тоже Адамом хотели назвать, но сочли, что для одной семьи и двух Адамов достаточно. «Отцу захотелось, чтобы первый его сын был назван именем библейского «первочеловека». Адам хоть и прародитель наш, да к святым его не причислили», — шутил потом Петру Гроза. Бачу Михэилэ, который запомнил все эти подробности, называл своего «повивального сына» Пэтру, с нажимом на букву «э», как принято в этих местах.

Жена родила Адаму Грозе еще двух сыновей — Ливиу и Виктора — и от последних родов скончалась на двадцать третьем году жизни. Похоронили ее в родном селе Околишул Маре, около Хацега.

Христианская церковь не позволяет своим служителям вступать в брак вторично, и Адам Гроза прожил жизнь в одиночестве. Скончался он в 1932 году.

Когда умерла мать, Петру было шесть лет. Он помнил ее всегда тихой и немногословной. Она ни разу его не поругала, никогда не наказывала, лишь смотрела на него огромными глазами. Отец часто брал его в церковь. Петру наблюдал за тем, как он медленно передвигался по большому и всегда холодному залу, со стен которого глядели бородатые святые. Время от времени отец скрывался за позолоченными дверьми алтаря, а маленького Петру туда не пускали. Но однажды па пасху, когда отец вышел па улицу и стал ходить между расставленными на траве корзинами с высокими куличами, пасхами, раскрашенными яичками и бутылками вина, Петру последовал было за ним, однако ему скоро надоело это, и он снова вернулся в церковь. Всегда закрытая маленькая боковая дверца сейчас оказалась открытой. Петру сначала попал в небольшое помещение, в печке у входа горели дрова, очень сильно пахло ладаном. Он открыл другую дверь, побольше. Огромная икона во всю стену и на ней — бог, такой же, как у них в божнице, только громадный-прегромадный. Прямо перед богом — высокий стол с чашей и золотым крестом, который отец всегда выносит, когда звонят все колокола и верующие падают на колени, а потом подходят к отцу, целуют ему руку и этот крест. А от стола до самого потолка уходила вверх черная стена, такая черная, что Петру охватил страх. Мальчик потом только догадался, что эта страшная стена была обратной стороной иконостаса, того блестящего и сверкающего иконостаса, которому, как говорил отец, пет возраста и который самим богом сделан. «А если бог сделал одну такую красивую сторону, почему и другую не сделал такой же? — подумалось мальчику. И решил: — Наверное, с той стороны бог сделал рай, а с этой — ад. Но нет. Тогда отец не стал бы сюда заходить, отец не любит даже это слово — ад, он только рай любит».