Петрашевцы

Чернышевский был в ранние студенческие годы учеником Ханыкова, но, конечно, еще более велико общее воздействие социалистических идей русских радикальных деятелей 40-х годов на шестидесятников и семидесятников, без этих идей невозможно понять творчество Чернышевского, Н. К. Михайловского, П. Л. Лаврова. А те из ранних русских социалистов, которым удалось миновать застенки и каторгу и творчески развивать революционно-демократические принципы в условиях последующих десятилетий (Герцен и Огарев в первую очередь), очень хорошо понимали, что если бы петрашевцам не были закрыты возможности нормальной социально-политической и научной деятельности, то и они стали бы в уровень с радикальными потомками. Огарев очень хорошо сказал об этом в предисловии к сборнику «Русская потаенная литература XIX в.» (1861): «… выросши из среды словопрений, общество (петрашевцев. — Б. Е.) поставило своим знаменем теоретическую задачу, которая еще не касалась народа, оставшегося хладнокровным к европейскому движению, смотревшего на него с равнодушием человека, который чувствует, что там идет не его дело, поставлена не его задача. Вероятно, если б общество Петрашевского продолжалось до нашего времени, оно сошло бы с теоретического пьедестала на народную почву и поняло бы, что строить историю можно только на имеющемся фундаменте и из данных материалов»[344].

Совершенно не изученная тема — влияние петрашевцев на зарубежную общественную мысль. В. Сливовская привела в своей книге интересный факт, заимствованный из статьи Карела Крейчи; «Ф. М. Клацел и петрашевцы»[345]. Оказывается, Ф. М. Клацел, видный чешский общественный деятель, издал в Брно в 1849 г. «Словарь для читателей газет, с объяснением слов иностранного происхождения» («Slovnik pro čtenáře novin, v němž se vysvětluji slova cizlho původu») — своеобразную энциклопедию революционной мысли, в которой явно заметно влияние словаря Петрашевского. Автор статьи предполагает знакомство и идейные связи Клацела со Спешневым и Хоецким в Дрездене и Праге; от них он мог получить оба выпуска «Карманного словаря иностранных слов…». Подобные случаи, возможно, были не единичны, однако тема требует специальной разработки.

Таким образом, петрашевцы оказались на переходе, на своеобразном перевале от дворянского к разночинному периоду русского освободительного движения. Они продолжили дело декабристов, в то же время критикуя ограниченность декабристских идеалов и методов. Интересно, что и биографически петрашевцы были непосредственно связаны с декабристами: Кашкин был сыном декабриста, а Петрашевский и Львов, познакомившись с декабристами в Сибири, боролись там вместе с ними против местной администрации. В то же время дожившие до середины века декабристы (такие, как М. А. Фонвизин) внимательно штудировали на старости лет труды, излагающие воззрения утопистов, и сами пытались разработать на новом этапе демократические социально-политические принципы. Широко известны и личные, и творческие связи декабристов с Герценом и Огаревым. Так создавалась непрерывная преемственность радикальных традиций в поколениях XIX в., которая в дальнейшем не ослабнет, а лишь усилится при переходе к XX в.

ЭПИЛОГ

Очень разнообразно складывались дальнейшие судьбы петрашевцев. Некоторые ушли из жизни очень быстро: Ханыков умер от холеры в 1853 г., в Орской крепости; Филиппов в действующей Кавказской армии умер от раны, полученной при штурме Карса (война с Турцией, в 1855 г.); сам Петрашевский, нелюбимый начальством, затравленный, неоднократно ссылаемый уже в самой Сибири (из городов — в поселки, из поселков — в дальние деревушки), умер в 1866 г. Но многие петрашевцы, несмотря на невзгоды каторги, ссылки, солдатчины, выдержали тяжелые физические и нравственные испытания и очень активно участвовали в гражданской и культурной жизни России второй половины XIX в. Из них вышло немало ученых (Львов, Данилевский), администраторов (Беклемешев, братья Дебу, Головинский), военных (Кузмин, Момбелли), общественных деятелей {Спешнее, Кашкин). Больше всего, пожалуй, — писателей, на которых идеи их молодости оказали неизгладимое влияние, творчество которых немыслимо представить без радикальной закваски 40-х годов. И это необходимо учитывать по отношению к писателям любого масштаба — от великих гениев Достоевского и Салтыкова-Щедрина до значительно более скромных по результатам творческой деятельности — таких как Плещеев, Пальм, Дуров, Толль, Баласогло.