Петр Великий

Наряду с требованием направлять церковное богатство на светские цели постоянным с усилением настаивалось, чтобы церковь признала небывалую до сих пор вещь: полное свое подчинение государству и обязанность действовать в соответствии с предписаниями правителя. Торжественное церковное предание анафеме Мазепы в ноябре 1708 года, по специальному распоряжению Пегра, является иллюстрацией этого. Так же как и присяга, которую с 1716 года были обязаны приносить новые епископы и которая связывала им руки в некоторых важных отношениях. Они не могли увеличивать число духовенства в своих епархиях или строить «ненужные» церкви. Они обязаны были гарантировать, что монахи не станут разъезжать без их письменного разрешения, которое должно было даваться только в исключительных случаях. Они не должны были вмешиваться в светские дела и судебные слушания, и только если несправедливость была допущена явно, обращаться с жалобой к царю[115]. Увеличение прав и власти правителя, скрытое в требованиях такого рода, сделалось явным в письмах человека, которому суждено было стать с 1718 года, если не раньше, доминирующим проводником церковной политики Петра, а позже первым и, возможно, самым большим пропагандистом петровской легенды. Это был Феофан Прокопович, архиепископ Новгородский, высокообразованный украинец, хорошо знакомый с Западной Европой и идеями (особенно некоторыми формами протестантизма, которому почти явно сочувствовал). Широту его интеллектуальных горизонтов и понимание главных потоков мысли во время работы на Западе показывает содержание его библиотеки — свыше 3000 книг, которые по праву приписывают ему «первый подлинный голос в России Раннего Просвещения»[116]. Его наиболее важный труд, «Правда воли монаршей» (1722), был написан чтобы оправдать требование Петра, реализованное в указе, выпущенном в предыдущем году, назначать своего собственного преемника. Это требование Прокопович старался оправдать в рамках исторического прецедента и, что еще важнее, естественного права, чисто западноевропейская идея относительно глубокого значения, которая теперь становится первым важным проявлением интеллектуальной жизни России. Подобно многим западным авторам, он предполагал фундаментальный и окончательный договор между правителем и народом, по которому народ давал правителю право контроля над собой. Полномочия монарха были неограниченны, а обязательство его подданных — повиноваться ему — абсолютно. Хотя он и мог и действительно должен был повиноваться закону, это могло служить только хорошим примером: не имелось никаких юридических прав его принуждения. Это было планомерное утверждение идей сторонника абсолютизма такого типа, который был до сих пор неизвестен в России. Кроме Библии, главным источником аргументов был английский писатель семнадцатого столетия Томас Гоббс, который заявил семьюдесятью годами ранее, с ясностью, шокирующей его современников, доктрину абсолютизма логического и светского типа. Весьма существенно, что Прокопович едва ли вообще обращается к отечественным авторам, что традиционно было столь важно в православной мысли, и последовательно преуменьшает любую идею относительно православного правителя любыми средствами, отличающимися от традиционных для Западной Европы. Его аргументы основаны на том, что он требует прав как для «каждого самодержавного правителя», так и «монархов» вообще. Книга подчеркивает факт, что к своим более поздним годам Петр заложил как интеллектуальные, так и административные основы нового вида монархии и государства, и что это стало возможным в значительной степени благодаря ослаблению и подчинению церкви государству.