Петр Великий

В феврале 1721 года представители двух держав прибыли в небольшой город Ништадт в Финляндии, который был согласован как место проведения мирной конференции. Даже на этой стадии шведы возлагали некоторые надежды на французское посредничество как средство смягчения условий, которые они должны будут принять. Предварительные обсуждения показали, однако, что российские дипломаты не желали даже обсуждать возможность отказа от Ливонии или Эстонии. «Петр, — сообщал французский посол в марте, — имел 115 000 регулярных солдат, годных для несения службы, его пехота «лучше и представить нельзя», так же как и 48 линейных судов и 300 галер. Он уже имел 25 000 человек в Финляндии и намеревался послать туда еще 11 000 человек, так же как и погрузить 40 000 на свои галеры, чтобы опустошить непосредственно Швецию»[73]. В такой ситуации дипломатия только ограничивала возможности; жесткая реальность ситуации обернулась разрушительными набегами на Северную Швецию, которые продолжались в течение нескольких недель после того, как конференция официально открылась 22 мая. К концу июля все главные вопросы, проблемы были улажены, хотя спор по ряду второстепенных вопросов происходил в течение двух месяцев и после. Соглашение было подписано ночью 10–11 сентября. Ливония, Эстония, Ингрия и Карелия отошли к России, хотя за Ливонию Петр согласился выплатить Швеции два миллиона рейхсталеров (путь, которым эта оплата должна быть произведена, был одним из последних наиболее спорных пунктов). Швеция должна была также сохранить право беспошлинно покупать ежегодно ограниченное количество ливонского зерна. В уступленных привилегиях не должны были отменяться привилегии городов, гильдий и т. д., и положение лютеранской церкви. Король и Речь Посполитая должны были быть признаны по соглашению союзниками России, и Англия как союзник Швеции.

Петр также обещал не вмешиваться во внутреннюю борьбу относительно формы правления в Швеции или в престолонаследие шведского трона. Все же победа Гессенской партии в династическом конфликте, который последовал за смертью Карла XII, уже заставила соперника-кандидата, Карла-Фридриха Гольштейн-Готторпского искать убежище в России. Подразумевалось, что любые сделанные на бумаге обещания не лишали царя доступа, всякий раз, когда он решал использовать изгнанника, как мощный инструмент для вмешательства в шведскую внутреннюю политику. В последние годы своего правления он показал, что этим можно хорошо пользоваться. После 1721 года российское влияние в Стокгольме было направлено в пользу Гольштейнской партии, и когда в ноябре 1724 года царь согласился на брак своей старшей дочери Анны с Карлом-Фридрихом, брачный контракт включал обещание Петра поддерживать, «если необходимо», требование герцога шведского трона. Новый статус Швеции символизировался ее новой конституцией 1720 года. Этот финал абсолютизма подрезал под корень монархическую власть и делал правительством разновидность парламентской олигархии. Шведам никогда не суждено было осознать глубины оскорбления, нанесенного им «коронованной республикой» Польши. Но новый режим положил конец всяким претензиям Швеции на титул великой державы. Колесо фортуны, в самом деле, вращалось, как не замедлили указать на это морализирующие современники. В то время как конкурент, явно непобедимый на первых стадиях долгой борьбы, выдохся и пал, Россия взошла на потрясающий новый уровень силы и мощи. И это казалось современникам почти единоличным достижением своего правителя, плодом личной прозорливости, решительности и настойчивости Петра. Триумфальная процессия в Москве, которой царь праздновал наступление мира, была для него церемониальной печатью, отметившей труд, часто сложный и со срывами, иногда даже отчаянный, который доминировал над всеми его свершениями и занял почти половину его жизни.

Россия — великая держава

Широко распространенным беспокойству и враждебности, которые были вызваны российскими достижениями, пришло время исчезнуть. «Мы знаем очень хорошо, — сказал Шафиров французскому дипломату в ноябре 1721 года, — что большая часть наших соседей весьма неблагоприятно смотрят на хорошее положение, в которое Богу было угодно поместить нас; что они были бы восхищены, представься непосредственный случай заключить нас еще раз в темницу нашего прежнего невежества и что, если они и ищут нашего союза, то более из страха и ненависти, чем из чувства дружбы»[74]. Однако статус России как важной части европейской политической системы был теперь фактом, который никак нельзя было отрицать.