Петр III

«17 июня под вечер, — продолжала свой рассказ Екатерина, — Его императорское высочество со всеми, кто был в Ораниенбауме, и со множеством зрителей, приехавших из Кронштадта и из Петербурга, отправились в сад, который нашли иллюминированным; сели за столы, и после первого блюда поднялся занавес, который скрывал главную аллею, и увидели приближающийся издалека подвижный оркестр, который везли штук двадцать быков, убранных гирляндами и окружали столько танцоров и танцовщиц, сколько я могла найти... Когда колесница остановилась, то, игрою случая, луна очутилась как раз над колесницей, что произвело восхитительный эффект».

Сначала гости повскакали с мест и кинулись к сцене, так подействовало на них зрелище, а налюбовавшись, сели за столы и прослушали арии. После второго блюда на подмостки выскочил скоморох и пригласил собравшихся поучаствовать в «даровой лотерее». Это было второе изобретение великой княгини — если нельзя очаровать грубые души, их можно купить. С двух сторон поднялись два маленьких занавеса, открывших изящные лавочки, где бесплатно выдавались номера для розыгрыша «фарфора, цветов, лент, вееров, гребёнок, кошельков, перчаток, темляков» и других безделушек. Никто не ушёл без подарка.

Праздник напоминал волшебную сказку. Его описание поместили в «Санкт-Петербургских ведомостях»⁴¹. Екатерина потратила за один день половину своего годового содержания и вызвала волну похвал.

«Его императорское высочество и все были в восхищении от него... Даже самые злые мои враги в течение нескольких дней не переставали восхвалять меня... В этот день у меня нашли качества, которых за мной не знали». Кроме откровенного самолюбования в приведённом отрывке бросается в глаза одна странность. С первых строк мемуаров Екатерина рассказывала, как старалась угождать окружающим, быть кроткой, искать общего расположения. Прошло 12 лет, и этих качеств за ней «не знали». Её считали гордой, неуступчивой, высокомерной, слишком много воображающей о своём уме, неприветливой, даже злой. Эти обвинения кинет в лицо невестке Елизавета Петровна после ареста Бестужева и подтвердит в присутствии тётки муж. Ещё в 1757 году Екатерину видели не такой, как привыкли видеть позднее.

Устроив блестящее увеселение и пожав сноп похвал, царевна могла ненадолго вздохнуть спокойнее. Казалось, видимость добрых отношений с мужем достигнута. На время злые языки смолкли.

«Здешней империи принц»

Между тем Елизавета Петровна не переставала заявлять, будто сама готова пойти во главе войск. Её пыл приходилось унимать австрийскому послу Эстергази, от имени Марии Терезии призывавшему русскую союзницу не рваться в бой раньше времени⁴².

И тут Фридрих II совершил новую политическую бестактность. Возмущённый Бестужев передал великой княгине, что прусский король пригрозил, будто при нападении русских войск на его армию он обнародует манифест в пользу свергнутого императора Ивана Антоновича. Елизавета тут же отозвалась: «Тогда я прикажу отрубить Ивану голову»⁴³.

Твёрдость тётушки могла только порадовать великокняжескую чету, а вот поведение Фридриха было откровенным предательством. Наследник, рискуя положением, демонстрировал верность своему кумиру: он несколько раз на заседаниях Конференции при высочайшем дворе открыто выступал против войны с Пруссией. В подобных обстоятельствах заявление прусского короля о поддержке Ивана Антоновича могло оттолкнуть от него немногочисленных союзников в России. Но, как это часто случается, последствий не сумел бы предвидеть и самый опытный гадатель на кофейной гуще. Елизавета Петровна призадумалась о судьбе свергнутого ею младенца-императора. На фоне вызывающего поведения великокняжеской четы она могла и изменить решение.

Голландский посланник Йохан дю Сварт доносил из Петербурга 12 октября 1757 года: «В начале прошлой зимы (то есть приблизительно в декабре 1756 года. — О. Е.) Ивана привезли в Шлиссельбург, а затем в Петербург, где он был помещён под строгий надзор в один изрядный дом, принадлежащий вдове секретаря тайной инквизиции. Императрица велела доставить его в Зимний дворец и, сама переодевшись в мужской костюм, встретилась с ним. Здесь уже сомневаются, взойдут ли великий князь и великая княгиня на престол, или же сие суждено Ивану»⁴⁴.

Свергнутый Елизаветой с престола годовалый император к этому времени превратился уже в семнадцатилетнего юношу. Сведения о физическом и умственном развитии узника разнятся. Охранявшие его капитан Власьев и поручик Чекин писали, что он был «косноязычен до такой степени, что даже те, кто непрестанно видел и слышал его, с трудом могли его понять. Для произношения хотя бы отчасти вразумительных слов он был вынужден поддерживать рукою подбородок... Он не имел ни малейшей памяти, никакого ни о чём понятия, ни о радости, ни о горести, ни особенной к чему-либо склонности»⁴⁵. Временами, по уверениям караульных, арестант бывал буен, кричал на них и пытался драться. Но до этого его доводили сами служивые, от скуки дразнившие узника.