Было бы слишком просто сводить желанный результат к одной беседе с Берни. Шуваловы действовали в этот момент против канцлера и вставляли ему палки в колёса. К ним присоединялись те русские вельможи, которые когда-то поддерживали Шетарди и Мардефельда, — в первую очередь генерал-прокурор князь Н. Ю. Трубецкой. Новый прусский посланник Балтазар фон дер Гольц и секретарь посольства Конрад Варендорф не забывали при мимолётных встречах напомнить великому князю о невыгодности обмена. Каждого из них в отдельности Голштиния не слишком занимала, но все соединились, чтобы вредить Бестужеву.
Немало помогло Петру и его природное упрямство: чем больше на него давили, тем отчаяннее он сопротивлялся. В конце концов наследник даже запретил Пехлину принимать бумаги от Линара и Бестужева. В марте 1751 года он вовсе прервал переговоры, а Пехлину велел не отвечать на письма из Копенгагена. В мае Линар, чувствуя, что толку не будет, снял предложения об обмене территорий25.
В первую очередь отказ от диалога с Данией был победой над Бестужевым. По прошествии пяти лет с памятного 1746 года великая княгиня вернула канцлеру долг — Алексей Петрович проиграл раунд за Голштинию. Именно после этого канцлер почувствовал в великой княгине достойного противника. И так как его собственные дела складывались неблестяще, стал задумываться о сближении. Благо предлогов была масса. Главный из которых — вопрос о наследнике.
Со своей стороны великий князь после предательства шведского кронпринца понял: если у него не будет ребёнка — наследника голштинского трона, дядя Адольф отдаст герцогство Дании.
Между тем ожидать наследника не приходилось. Благодаря слежке о нетривиальном поведении Петра в спальне знали и императрица, и иностранные дипломаты, и приставленные к молодым дамы, и, конечно, канцлер, который, по меткому выражению великой княгини, «как будто жил у меня в комнате». И тогда, и позднее по поводу неестественных отношений в великокняжеской семье много писали. Вот почему собственные признания Екатерины никак нельзя назвать единственным источником, «оклеветавшим» Петра. Напротив, в ряде случаев императрица выражалась сдержаннее других авторов.
Особенно усердствовали дипломаты. Клод Рюльер, обобщив толки, циркулировавшие во французском посольстве, писал: «Между молодыми супругами время употреблялось единственно на прусскую экзерцицию или для стояния на часах с ружьём на плече... Но сохраняя в тайне странные удовольствия своего мужа и тем ему угождая, она (великая княгиня. —
Сам факт ночных караулов подтверждается другими источниками. Так, мемуарист А. М. Тургенев, который благодаря родственным связям при дворе слышал много сплетен, писал, будто Бестужев «сведал» от Екатерины, «что она с супругом своим всю ночь занимается экзерсицею ружьём, что они стоят попеременно у дверей, что ей занятие это весьма наскучило, да и руки и плечи болят у неё от ружья. Она просила его сделать ей благодеяние, уговорить великого князя, чтоб он оставил её в покое... что она не смеет доложить об этом» императрице27. Наконец, сама Екатерина писала о муже: «Благодаря его заботам, я до сих пор умею исполнять все ружейные приёмы с точностью самого опытного гренадера. Он также ставил меня на караул с мушкетом на плече по целым часам у двери, которая находилась между моей и его комнатой»28.
Тягостный абсурд происходящего изводил молодую женщину. Позднее, по словам Рюльера, Екатерина замечала: «Мне казалось, что я годилась для чего-нибудь другого»29. Однако на фоне остальных забав супруга эта выглядела даже безобидной. В замечаниях на книгу аббата Дени о Фридрихе II Екатерина вспоминала своего мужа, страстного поклонника прусского короля: «Он забавлялся тем, что бил людей и животных и не только был нечувствителен к их слезам и крикам, но эти последние вызывали в нём гнев, а когда он был в гневе, он придирался ко всему, что его окружало. Его фавориты были очень несчастны, они не смели поговорить друг с другом, чтобы не возбудить в нём недоверия, а как только это последнее разыгрывалось в нём, он их сёк на глазах у всех»30.