Петр III

Если верить Екатерине, её супруг сочетал искреннюю любовь к Голштинии с ленью и нерадивостью в делах. Ему становилось скучно работать с Пехлиным, докладывавшим о трудном положении финансов герцогства; он быстро утомлялся, хотя вникал в подробности. Такое поведение очень напоминает рассказы Штелина о занятиях Петра науками. Предмет приложения усилий изменился, а образ действий остался прежним. «Этот страстно любил свою Голштинскую страну, — писала Екатерина о муже. — С Москвы уже докладывали Его императорскому высочеству об её несостоятельности. Он попросил денег у императрицы. Она дала немного»⁸. По сведениям английского дипломата Гая Диккенса, великий князь в июле 1750 года получил от государыни 60 тысяч рублей в качестве подарка за участие в переговорах с Данией и за твёрдость на них⁹.

Сама по себе сумма не могла покрыть нужд герцогства. Ею были уплачены «неотложные долги» наследника в России. До Киля не дошло ни копейки. «Пехлин представлял дела в Голштинии со стороны финансов безнадёжными; это было нетрудно, потому что великий князь полагался на него в управлении и мало или вовсе не обращал на него внимания, так что однажды Пехлин, выведенный из терпения, сказал: “Ваше высочество, от государя зависит вмешиваться или не вмешиваться в дела его страны; если он не вмешивается, страна управляется сама собою, но управляется плохо”»¹⁰.

Зато Петру удавались шумные сцены. В августе 1745 года он с позором выгнал от себя датского полномочного министра Фридриха Генриха Хеусса, осыпав его «градом оскорблений». Тогда же французский посол Луи Дальон писал: «Великий князь — принц гордый и, судя по многим признакам, немалую будет питать склонность к войне, о примирении же не желает и слышать»¹¹.

Дания, как и в 1732 году, предлагала миллион рейхсталеров за отказ от Шлезвига. Но советники Петра сумели построить диалог так, что обсуждались и возвращение потерянных герцогством земель, и датская денежная субсидия, которая рассматривалась не как плата за покупку владений, а как компенсация морального и материального ущерба. Конечно, это только затягивало переговоры.

Видя неуступчивость Петра, датский двор решил действовать «мимо него». Вместо денег был предложен обмен Шлезвиг-Голштейна на Дельменгорст и Ольденбург. На сей раз обратились не к великому князю, а к его дяде шведскому кронпринцу. Дело в том, что Адольф Фридрих (с 1751 года шведский король Адольф Фредерик) считался, помимо прочего, и наследником своего племянника, буде тот скончается бездетным. А разговоры о слабом здоровье и бесплодии Петра занимали в дипломатической переписке немалое место.

Вспомним слова Финкенштейна о том, что цесаревич «не обещает ни долгой жизни, ни наследников». В другом донесении министр писал: «Надо полагать, что великий князь никогда не будет царствовать в России; не говоря уже о слабом здоровье, которое угрожает ему рановременною смертью». В 1757 году французский посол маркиз Поль-Франсуа де Л’Опиталь почти повторил отзыв прусского коллеги: «Если великий князь при своём слабом здоровье будет продолжать свой образ жизни, то скоро умрёт»¹². Сама по себе эта информация не сильно противоречила истине: Пётр был болезненным юношей. Но надо полагать, что распространялась и афишировалась она намеренно, из соображений политической конъюнктуры. Тождественность отзывов позволяет предположить единый источник. Заинтересованным лицом в данном случае являлся канцлер.

В августе 1749 года между Данией и Швецией был подписан договор об оборонительном союзе, кронпринц отказался от голштинского наследства и взамен получил города Дельменгорст и Ольденбург. Сделка до времени оставалась тайной и должна была вступить в силу сразу после кончины великого князя. Несколько месяцев в Петербурге ничего не знали о случившемся, и лишь в апреле 1750 года информация просочилась из Копенгагена. Елизавета Петровна была вновь унижена, а Бестужев просто втоптан в грязь. Он конфликтовал со Швецией, полагаясь на Данию, а тем временем оба королевства протянули друг другу руки.

Канцлер запил и перестал показываться при дворе. Императрица демонстрировала ему своё пренебрежение. В этих условиях у Петра Фёдоровича появился шанс выскользнуть из-под тяжёлой политической опеки. В январе 1750 года в Петербург прибыл новый датский посланник граф Рохус Фридрих Линар, уполномоченный возобновить переговоры об обмене владений.

«Дочь нерусских родителей»

Екатерина характеризовала графа Линара враждебно и насмешливо, правда, признавая за ним ум и изворотливость. «Это был человек, соединявший в себе, как говорили, большие знания с такими же способностями; внешностью он походил на самого настоящего фата. Он был статен, хорошо сложен, рыжевато-белокурый, с белым, как у женщины, цветом лица; говорят, он так холил свою кожу, что ложился спать не иначе, как намазав лицо и руки помадой, и надевал на ночь перчатки и маску. Он хвастался тем, что имел восемнадцать детей, и уверял, что всех кормилиц своих детей приводил в положение, в котором они вторично могли кормить»¹³.