Петр III

Действительно, зачем рассказывать о своих похождениях, если хочешь привлечь сердце девушки? Екатерине и в голову не приходило, что подобными историями Пётр стремился спровоцировать её интерес. Вспомним круг чтения наследника: он взахлёб проглатывал романы, переживая чужие страсти и замещая ими собственные. Так делают подростки, но великий князь слишком задержался в этом состоянии. Романтические откровения на чужой счёт, которыми Пётр засыпал жену, были если не совсем ложью, то колоссальным преувеличением.

Тем не менее Екатерина от них чахла. У неё проявились симптомы чахотки, возникшей на нервной почве. Летом 1746 года она испытывала «большое расположение к грусти» и ощущала себя «совершенно одинокой». «Я чувствовала частые боли в груди, и у меня однажды пошла кровь горлом»⁴⁴. Это состояние продолжалось около пяти лет. «Регулярно в течение нескольких месяцев и в определённое время у меня являлось желание плакать и видеть всё в чёрном цвете... Бургав счёл меня чахоточной»⁴⁵.

Лейб-медик сумел излечить молодую женщину тёплым молоком ослицы, но исцелить сердце было не так легко, как тело.

А поскольку чахотка, лихорадка и боли в груди имели душевное происхождение, то и менять следовало отношение к жизни. При весёлом, общительном характере Екатерина нравилась многим, да и ей было нетрудно увлечься, даже не отдавая себе в этом отчёта. В 1746 году она попала в сложную ситуацию — попробовала ответить Петру той же монетой, завести интрижку. В сущности, очень невинную. Громы и молнии, павшие на голову великой княгини, продемонстрировали разницу между ней и цесаревичем. Что позволено Юпитеру, не позволено... жене Юпитера.

Впрочем, любовная интрига оказалась в данном случае тесно сплетена с политической. Двор ещё не покинули ни Брюмер, ни принц Август. Совсем недавно уехала Иоганна Елизавета, продолжавшая писать дочери и требовать от неё усилий в пользу шведского кронпринца. Противостояние Бестужева с «голштинской» партией достигло пика. Сколько бы Екатерина ни уклонялась от удара, молот обрушился бы на неё. Добить неопытную шестнадцатилетнюю девушку, лишённую реальной поддержки, было делом времени. Канцлер мог позволить себе поиграть с ней, как кошка с полупридушенной мышью. Но он нанёс удар точно и безжалостно, не считаясь с тем, что перед ним уже не настоящий враг, а только половина или даже четверть врага. В тот момент для Бестужева важнее всего было на корню уничтожить своих противников, устроив развод и высылку великой княгини. Екатерину обвинили в неверности.

Удар последовал оттуда, откуда его менее всего стоило ожидать. Из внутренних комнат.

«Его невеста»

Ещё во время пребывания двора в Москве Елизавета Петровна назначила своему племяннику несколько молодых русских лакеев, чтобы разбавить ими плотное кольцо старых голштинских слуг. Это были братья Чернышёвы — Андрей, Алексей и Пётр, сыновья поручиков Лейб-кампании, то есть люди, на которых, как считалось, императрица может положиться. «Великий князь очень любил всех троих... — писала Екатерина, — и действительно, они были очень услужливы, все трое рослые и стройные, особенно старший. Великий князь пользовался последним для всех своих поручений и несколько раз в день посылал его ко мне».

Пётр был очень близок с Андреем. Однажды в шутливом разговоре, касавшемся Екатерины, лакей бросил наследнику: «Ведь она не моя невеста, а ваша». Вероятно, речь шла о недостатке внимания к наречённой. Цесаревича слова крайне насмешили, и с тех пор он стал называть Екатерину «его невеста», а Андрея «ваш жених». С этих-то фривольных намёков всё и началось. Молодой лакей сразу почувствовал, что короткость господина может ему дорого стоить, и предложил после свадьбы именовать хозяйку «матушка», что не противоречило тогдашней традиции. Тут неверный шаг сделала Екатерина — начала именовать Андрея «сынок». Она признавалась, что между ней и великим князем разговор постоянно шёл об этом «сынке», которым и Пётр «дорожил, как зеницей ока».

Такое пристрастие испугало остальных слуг. Улучив минуту и оставшись с хозяйкой наедине, камердинер Евреинов передал ей пересуды: «Вы только и говорите про Андрея Чернышёва». В невинности сердца, как говорит Екатерина, она ответила: «Великий князь любит его так же, и больше, чем я». И тут Тимофей изрёк непреложную истину: «Великий князь может поступать как ему угодно, но вы не имеете того же права; что вы называете доброй привязанностью... ваши люди называют любовью».

Екатерина была потрясена этим открытием. Возможно, до сей минуты она не догадывалась об истинных корнях своего чувства. Камердинер посоветовал Чернышёву сказаться больным и на время запереться дома, чтобы слухи поутихли. До апреля Андрей не показывался во дворце, а когда появился, «я не могла больше видеть его без смущения».