«Петр и Алексей», ром. г. Мережковского. – «Страна отцов» г. Гусева-Оренбургского

А. И. Богдановичъ "Петръ и Алексй", ром. г. Мережковскаго. – "Страна отцовъ" г. Гусева-Оренбургскаго

Закончивъ свою громоздкую трилогію "Христосъ и Антихристъ", врядъ ли г. Мережковскій могъ сказать съ чувствомъ полнаго удовлетворенія: "нын отпущаеши". Не думаемъ, чтобы авторъ остался доволенъ своимъ трудомъ, и потому такъ, что, начавъ эту большую работу при одномъ настроеніи, онъ завершилъ ее при другомъ. Чмъ ближе къ концу, тмъ рзче чувствуется эта разница. Если въ "Отверженномъ" преобладаетъ туманная и тмъ не мене горячая мстами мистическая струя, то уже въ "Воскресшихъ богахъ" ее мало-по-малу вытсняетъ холодное изслдованіе ученаго, а въ "Петр и Алекс" мистика окончательно перешла въ холодный разсказъ, отъ котораго ветъ "пылью вковъ". Именно т мста этого романа, гд авторъ желаетъ разогрть себя религіозными порываніями своего героя въ міръ надздшній, меньше всего увлекаютъ читателя. Таковы вс сцены, гд дйствуютъ сектанты, а "взыскующій града" Тихонъ самая неудавшаяся фигура романа. Для созданія Тихона авторъ не имлъ руководства въ вид многочисленныхъ хроникъ, его приходилось творить, а для творчества необходимо самому горть огнемъ и мучиться муками своего героя. Намъ уже неоднократно приходилось, говоря о художественной работ г. Мережковскаго, отмтить холодность его темперамента, преобладаніе въ немъ разсудочности надъ сердцемъ, изслдованія надъ творчествомъ. Мистическаго нтъ ни капли въ натур автора, онъ типичный резонеръ, и его работа напоминаетъ скоре ршеніе шахматной задачи, а не проповдь или восторженное влеченіе въ міръ неяснаго и неопредленнаго, куда г. Мережковскій хочетъ насильственно проникнуть. Въ сущности, о чемъ бы ни повствовалъ г. Мережковскій, онъ остается холоденъ, и чувствуется, что ему ршительно нтъ никакого дла до своихъ героевъ. Но они ему нужны, какъ элементы для поставленной имъ себ задачи – доказать, что аскетическое начало христіанства и древнее оргіастическое, которое отлилось въ культъ Діониса, сливаются въ нкоторой "потусторонней" точк. Поставивъ себ такую задачу – объединить Христа и Антихриста, г. Мережковскій беретъ три эпохи, особенно яркія по столкновенію этихъ началъ, и путемъ тщательнаго изслдованія источниковъ силится возсоздать это сліяніе Христа и Діониса, и какъ только доходитъ до этого пункта, терпитъ настоящій крахъ. Такъ было съ "Отверженнымъ", такъ случилось съ "Леонардо да Винчи", такъ вышло и съ Тихономъ, который и есть главный герой послдняго романа "Петръ и Алексй".

Не увлекаясь самъ, авторъ не можетъ увлечь за собой и читателя въ манящія его "бездны внизу и вверху", и вс эти "оргіастическія", "потустороннія" порыванія отдаютъ самой обычной скукой, которую читатель пробгаетъ какъ безплодныя пустыни, торопясь къ тмъ главамъ, гд разсказъ оживляется всегда интересными выписками изъ хроникъ. Въ послднемъ роман это особенно замтно. Авторъ почти не далъ себ труда переработать сырой историческій матеріалъ и, право, за это можно быть ему только благодарнымъ. Личности Петра, Алекся и другихъ главныхъ дятелей этой знаменитой эпохи такъ значительны, что даже простой разсказъ по хроникамъ глубоко интересенъ. Положимъ, характеры Петра и Алекся очерчены шаблонно, какъ мы привыкли видть ихъ со временъ Костомарова, которому г. Мережковскій слдуетъ довольно-таки рабски, не принося почти ничего отъ себя. То же самое слдуетъ сказать и о другихъ характеристикахъ – императрицы Екатерины, Меньшикова, Толстого, "двки" Афросиньи, Докукина, Кикина и прочихъ героевъ трагедіи, разыгравшейся при русскомъ двор.

Среди этихъ давно знакомыхъ каждому фигуръ одна въ особенности привлекаетъ къ себ вниманіе читателя, сближая его съ современными настроеніями. Это еофанъ Прокоповичъ, правая рука Петра въ его борьб съ духовенствомъ. Надъ этой фигурой авторъ, видимо, поработалъ, и дйствительно личность ловкаго монаха, сумвшаго закабалить русское духовенство на два вка, вышла, какъ живая. Съ перваго момента появленія его на страницахъ романа онъ почти заслоняетъ все остальное и невольно сосредоточиваетъ на себ весь интересъ послднихъ частей романа.

"Родомъ черкасъ-малороссъ, лтъ тридцати восьми, полнокровный, съ лоснящимся лицомъ, лоснящейся черной бородой и большими лоснящимися черными усами, онъ походилъ на огромнаго чернаго паука. Усмхаясь шевелилъ усами, какъ жукъ. По одной этой усмшк видно было, что онъ любитъ скоромныя латинскія шуточки фацетіи Поджіо не мене, чмъ жирныя галушки, и острую діалектику не мене, чмъ добрую горилку. Несмотря на святительскую важность, въ каждой черточк лица его такъ и дрожало, такъ и бгало, какъ живчикъ, что-то слишкомъ веселое, точно пьяное: онъ былъ пьянъ собственнымъ умомъ своимъ, этотъ румянорожій Силэнъ въ архіерейской ряс. "О, главо, главо, разума упившись, куда ся преклонишь?" говаривалъ онъ въ минуту откровенности.