Петр I

31 мая скончалась жившая в Москве царевна Екатерина Алексеевна, не замешенная ни в каких заговорах и мятежах, и по случаю ее смерти двор облачился в траур.

Была выпущена на свободу финская пленница Евфросинья, любовница царевича. Сие произошло не только благодаря откровенным ее признаниям, но еще и потому, что своими настояниями она немало способствовала его возвращению. По ее словам, он насильно, угрожая шпагой, принудил ее к блуду. Некоторые утверждают, будто после обращения в московитскую веру и первых ее родов царевич во время путешествия был обвенчан с ней греческим священником, коего он привез с собой из Лейпцига. Сие представляется тем более вероятным, что царь не только вполне простил ее, но даже подарил какие-то украшения и обещал при втором замужестве дать ей достойное приданое, однако она ответствовала на сие такими словами: «Я насильно подчинилась желанию одного человека, но теперь никто другой не приблизится ко мне»⁵⁰.

Все были уверены в открытии главных корней заговора, но вскоре выяснилось, что пытки при московском розыске не позволили узнать всю правду о сем деле. Царю пришлось учредить вторую Судебную палату и спешно вызвать высших иерархов церкви в Петербург, где они собрались в июне 1718 года, и тогда же была создана еще одна Палата, составленная из министров, сенаторов, генералов и высших офицеров гвардии. В течение целой недели его величество каждодневно по несколько часов, стоя на коленях, со слезами молил Бога внушить ему мысли, достойные его имени и споспешествующие сохранению всей нации⁵¹.

Июнь

25 июня в Сенате начались заседания Уголовной палаты. Его величество явился туда в сопровождении всего духовенства и светских судей после богослужения в церкви Св. Духа. Все расселись в соответствии с чинами по разным столам, и были открыты все окна и двери для свободного входа людей всякого чина и звания. Затем привели царевича под охраной четырех субалтерн-офицеров и приступили к слушанию дела, как о том записано в книге заседаний сей палаты и опубликовано впоследствии на московитском языке. Перевод сего документа, сделанный по приказанию царя, включен мною в сии мемуары. Посему я и отсылаю читателя к сей публикации.

Июль

Иерархи подали свое мнение в письменном виде, высказавшись за смертный приговор, к чему присоединились и светские судьи. Утром 6 июля состоялось второе заседание, на которое снова был приведен царевич. Ему велели повторить признание в своих преступлениях и выслушать чтение смертного приговора, подписанного светскими судьями. Затем его увели обратно в тюрьму.

Рано утром следующего дня царю доложили, что волнение, вызванное страхом смерти, повергло царевича в припадок апоплексии. Около полудня явился второй курьер с сообщением о весьма тяжком его состоянии, а третий посланец принес известие о безнадежном состоянии царевича, при котором вряд ли он проживет до конца дня; однако его обуревает страстное желание видеть отца. Царь в сопровождении придворных пошел к сыну, который не мог сдержать слезы и говорил о том, что оскорбил всемогущего Бога, а также и самого государя, и посему не достоин жизни и просит отца лишь о том, чтобы он снял свое проклятие, произнесенное в Москве, простил все его вопиющие преступления, дал свое отеческое благословение и повелел после его смерти молиться за него. Царь и свита едва сдерживали слезы, и его величество обратился к нему с трогательной речью, в коей указал на чудовищность его злодеяний, но тем не менее дал ему свое отеческое прощение и благословение, после чего, проливая слезы, они расстались.

В пять часов вечера явился четвертый посланец (гвардии майор Ушаков) с известием, что царевич желает еще раз повидать своего отца. Сначала царь не соглашался на сие, однако придворные уговорили его, представив, что было бы бесчеловечно отказывать в сем умирающему сыну, мучимому, быть может, угрызениями совести. Однако в тот момент, когда его величество уже садился в шлюпку, дабы ехать в крепость, пятый курьер сообщил, что царевич скончался⁵².

9 июля тело его было положено в гроб, устланный черным бархатом и накрытый сверху золототканым покровом, и в сопровождении великого канцлера и нескольких высших персон его перенесли из крепости в церковь Св. Троицы, где возле тела поставили караул из четырех офицеров гвардии и допустили к нему народ, толпившийся вокруг, чтобы приложиться к руке покойного.

10 июля он оставался в церкви, а 11-го числа, когда были завершены все приготовления, после обеда гроб перенесли в крепость и положили в новый склеп рядом с гробом его супруги. В процессии шли царь, царица и первейшие вельможи двора, облаченные в траурные одежды, за исключением самого царя, который, как и все остальные, держал в руках небольшую свечку. На дамах были черные тафтяные платья. Присутствовавшие на сих похоронах рассказывали, что царь во время шествия и богослужения не мог сдержать слез, текших по его лицу. В церкви священник произнес надгробную проповедь на слова царя Давида: «О, мой Авессалом, о, мой сын!» <…>