Петербургские трущобы. Том 1

На Фонтанке, между Обуховым и Измайловским мостами, есть один узкий, кривой переулченко, который тремя неравномерными зигзагами выводит путника с набережной на Большую Садовую улицу, как раз напротив Управы благочиния. Здесь когда-то находились дома и бани купца Малкова, отчего и самый переулченко официально получил название Малковского. Теперь эти дома давно уже принадлежат другим владельцам, но имя переулка напоминает и до сих пор о владельце первоначальном, который, по плану и расположению своих построек, быть может, был даже и основателем его.

Но, во всяком случае, это – очень скверный переулченко, и для хождения в глухо-ночное время далеко не безопасный, ибо для карманов, боков и одежды прохожего может быть весьма убыточен. С левой стороны его (если идти от Фонтанки) во всю длину тянется глухая, заплесневело-черная стена огромного здания бывшей питейной конторы. Эта безоконная и безворотная стена в устье переулка на Садовую кончается низеньким зданием преобширнейшего и прегрязнейшего кабака, который и по наши дни здравствует вполне благополучно. С правой (от Фонтанки же) стороны, после бань, весьма непрезентабельного вида, тянется древний, расшатавшийся и довольно высокий забор, который на середине переулка обрывается воротами и затем вновь продолжается до угла каменного старого дома, где лепится и громоздится друг на друга, в духоте, грязи и копоти, густое население рабочего мастерового люда. Если бы вы зашли в ухабистый Малковский переулок и заглянули в те ворота, что прорезали собою старый, покривившийся забор, то взорам вашим представилось бы весьма картинное (без шуток!) безобразие. Представьте себе трехэтажный разрушающийся дом, на тяжелых, глубоких и узких сводах, над которыми лепятся животрепещущие деревянные галереи, а за ними видны каменные лестницы, с обвалившимися перилами в виде точеных деревянных столбиков. Как еще до сих пор не рухнули эти галерейки и лестницы – один Господь только ведает! Посредине этого бесфасадного здания выдается каменная пристройка, с очень картинно обвалившейся штукатуркой и тремя или четырьмя темными, бесстекольными оконцами, – пристройка, напоминающая собою снаружи нечто вроде старой, неуклюжей башенки. Обок с этой башенкой, под низким и глухим сводом, притаился почти незаметно сквозной и узкий коридорчик, который есть не что иное, как проходец на соседние закоулочные дворы и задворки, где представляется царство навоза, дров, ломаных телег и дровней, старых ящиков из-под водки, бочек, гнилых досок и тому подобного хламу. Иные из галерей и балкончиков этой странной конструкции дома сохранили кое-где сплошные рамы в мелкую клетку, с битыми, разнокалиберными стеклами, на других – свободно гуляющий ветер пестро колышет развешанную на протянутых веревках разноцветную домашнюю рухлядь по части белья и носильного платья; тут и сорочки, и зипуны, и платки ковровые, и юбки ситцевые, и все, что только может напялить человек на свои плечи. В ясный, солнечный день яркие лучи необыкновенно живо и тепло освещают эти древние лохмотья, инде сквозь их дыры и прорехи проникая на заплесневелую стену, где, колеблясь, ложатся ярко-золотистыми пятнами.

И вот в такой-то солнечный день, особенно если это будет праздник, на эти галерейки и на двор высыпает много народу – сидят себе на солнышке да калякают. Тут по преимуществу сходятся два возраста – старческий и детский, и все это толчется в дырявых лохмотьях и пестрых заплатах, играя в орлянку да в бабки. Средний человеческий возраст по большей части пребывает в трактирах: он ради праздника сбрасывает лохмотья, наряжается в хорошие чуйки и платья и занимается чаепитием, «кофиями» да водочкой по малости балуется. По двору бродят тощие собаки, которые поставляют себе в непременнейшую обязанность кидаться на каждого постороннего, если бы таковой вздумал завернуть во двор этого странного дома.

Странный дом, между прочим, служит притоном для нищей братии.

Если бы наблюдатель, взглянув на двор, со двора под навесы каменных арок да на галерейки, оттуда переступил за порог нищенской квартиры – ему бы во всех этих пунктах представились картинки совершенно в теньеровском вкусе.

– Маврушка! старушка ты, красоточка, – игриво мелет коснеющим языком раскрасневшийся от водки беззубый старичонко, похотливо обнимая и трепля по морщинистой щеке седую нищенку, обнажившую от лохмотьев свою грудь и костлявые плечи, – я тебя облюбил, Маврушка, и завсегда с нашим почтением оченно то ись облюбил, а ты, падалина дохлая, на Слюняя заглядываешеся!.. а?.. не срамно тебе это!.. нет?..

– Что мне Слюняй!.. невидаль какая!.. – с нежной истомой и своего рода кокетством цедит сквозь зубы захмелевшая старуха. – Я соблюдаю себя, чтобы завсегда как была, есть и буду… Я, значит, верность тоже иметь желаю… и чувствую, значит… (Старуха начинает пьяно всхлипывать и плачет.) И ты меня не обидь… никогда ты меня не обидь… а не то – наплюю…