Петербург

Со слабоумною суетою шепоточком мне в ухо кидая больные, тупые остроты, в сопровождении нахлебников, они влачилися в кабинет и слюняво там хвастались полочкой собрания сочинений, переплетенных в сафьян, которую и я когда-то почитывал, которою угощали они и меня, и себя.

Мне грустно!

Ровно в десять часов раздавался звонок: отпирал не Семеныч; кто-то там проходил - в комнату Николая Алоллоновича; там сидел, там оставил записку.

Я ЗНАЮ, ЧТО ДЕЛАЮ

Ровно в десять часов Аполлон Аполлонович откушал кофей в столовой.

В столовую он, как мы знаем, вбегал - ледяной, строгий, выбритый, распространяя запах одеколона и соразмеряя кофе с хронометром; и царапая туфлями пол, к кофею он приволокся в халате сегодня: ненадушенный, невыбритый.

От половины девятого до десяти часов пополуночи он просидел, запершись.

На корреспонденцию не взглянул, на приветствия слуг, вопреки обычаю, не ответил; а когда слюнявая морда бульдога ему легла на колени, то ритмически шамкавший рот

Зовет меня мой Дельвиг милый, Товарищ юности живой, Товарищ юности унылой -15

- то ритмически шамкавший рот поперхнулся лишь кофеем:

- "Э... послушайте: уберите-ка пса..."

Пощипывая и кроша французскую булочку, окаменевающими глазами уставлялся в черную, кофейную гущу.

В половине двенадцатого Аполлон Аполлонович, будто вспомнивши что-то, засуетился, заерзал; беспокойно глазами забегал он, напоминая серую мышь; вскочил, - и бисерными шажками, дрожа, припустился в кабинетную комнату, обнаруживши под распахнутой полой халата полузастегнутые кальсоны.

В кабинетную комнату вскоре заглянул и лакей, чтоб напомнить, что поданы лошади; заглянул - и как вкопанный остановился он на пороге.

С изумлением рассматривал он, как от полочки к полочке по бархатистым, всюду тут разостланным коврикам Аполлон Аполлонович перекатывал тяжелую кабинетную лесенку, - охая, кряхтя, спотыкаясь, потея, - и как он взбирался по лесенке, как с опасностью для собственной жизни он, вскарабкавшись, на томах пальцем пробовал пыль; увидавши лакея, Аполлон Аполлонович пожевал брезгливо губами, ничего не ответил на упоминанье о выезде.

Хлопая переплетом по полке, он потребовал тряпок.

Два лакея принесли ему тряпок; тряпки эти пришлось ему передать на полотерной вверх приподнятой щетке (он наверх к себе не пустил никого, да и сам не спустился); два лакея взяли по стеариновой свечке; два лакея стали по обе стороны лесенки с вверх протянутой окаменевшей рукою.

- "Поднимите-ка свет... Да не так... И не эдак... Э, да - выше же: еще повыше..."

К этому времени из-за заневских строений повы-клубились клочкастые облака, понавалились хмурые войлоковидные клубы их; бил в стекла ветер; в зеленоватой, нахмуренной комнате господствовал полусумрак; выл ветер; и повыше, повыше тянулися две стеариновых свечки по обе стороны лесенки, убегающей к потолку; там из пыльного облака, из-под самого потолка копошилися полы мышиного цвета и болтались малиноватые кисти.

- "Ваше всоковство!"

- "Ваше ли дело?.."

- "Изволите себя утруждать..."

- "Помилуйте... Где это видано..."

Аполлон Аполлонович Аблеухов, действительный тайный советник, там из облака пыли и вовсе не мог их расслышать: какое там! Позабыв все на свете, тряпкою обтирал корешки, ожесточенно похлопывал он томами по перекладинам лесенки; и - под конец расчихался:

- "Пыль, пыль, пыль..."

- "Ишь-ты... Ишь-ты!.."

- "А ну-ка я... тряпкою: так-с, так-с, так-с..."

- "Очень хорошо-с!..."

И кидался на пыль с грязной тряпкой в руке.

Был тревожный треск телефона: трезвонило Учреждение; но из желтого дома ответили на тревожный треск телефона:

- "Его высокопревосходительство?.. Да... Изволят откушивать кофе... Доложим... Да... Лошади поданы..."

И вторично трещал телефон; на вторичный треск телефона вторично ответили:

- "Да... да... Все еще сидят за столом... Да уж мы доложили... Доложим... Лошади поданы..."

Ответили и на третий, уже негодующий треск:

- "Никак нет-с!"

- "Занимаются разборкою книг..."

- "Лошади?"

- "Поданы..."

Лошади, постояв, отправились на конюшню; кучер сплюнул: выругаться он не посмел...

- "Протру-ка я!"

- "Аи, аи, аи!.. Не угодно ли видеть?"

- "Апчхи..."

И дрожащие желтые руки, вооруженные томами, колотились по полке.

В передней продребезжали звонки: продребезжали прерывисто; проговорило молчание между двумя толчками звонков; напоминанием молчание это напоминанием о чем-то забытом, родном - пролетело пространство лакированных комнат; и - не-прошенно вошло в кабинет; старое, старое - тут стояло; и подымалось по лесенке.

Ухо выставилось из пыли, голова повернулась:

- "Слышите?.. Слушайте..."

Мало ли кто мог быть?

Оказаться мог: тот - Николай Аполлонович, ужаснейший негодяй, беспутник, лгунишка; оказаться мог: этот - Герман Германович, с бумагами; или там - Котоши-Котошинский; или, пожалуй, граф Нольден: оказаться, впрочем, могла - ме-ме-ме - и Анна Петровна...

Дзанкнуло.

- "Неужели не слышите?"

- "Ваше высокопревосходительство, как не слышать: там отворят, небось..."

На дребезжание лишь теперь отозвались лакеи; каменея, они еще продолжали светить.