Петер Каменцинд. Под колесом. Гертруда. Росхальде

На северо-западе земли меж лесистых холмов и маленьких тихих озер расположен большой цистерцианский монастырь Маульбронн. Просторно, прочно и в полной сохранности стоят красивые старинные постройки, являя собою заманчивое местожительство, ибо они превосходны как внутри, так и снаружи и в ходе столетий благородно и задушевно срослись со своим спокойно-прекрасным, зеленым окружением. Желающий посетить монастырь, войдя в живописные ворота в высокой стене, попадает на большую и очень тихую площадь. Там струится фонтан, высятся строгие вековые деревья, по обеим сторонам тянутся крепкие старинные каменные дома, а в глубине виден фасад главной церкви с позднероманским портиком, именуемым притвором, несравненно изящной, восхитительной красоты. На внушительной церковной крыше красуется острая, как игла, забавная башенка, понять невозможно, как она может нести колокол. Неповрежденный крестовый ход, сам по себе очень красивый, содержит сокровище – прелестную фонтанную часовню; монашеская трапезная с мощно-благородным крестовым сводом, затем молельный зал, парлаторий[46], трапезная для мирян, жилище настоятеля и две церкви плотно примыкают друг к другу. Живописные стены, эркеры, ворота, садики, мельница, жилые дома уютно и отрадно окружают могучие древние постройки. Просторная предфасадная площадь лежит спокойная и пустынная, играя во сне тенями своих деревьев; лишь в послеполуденный час она ненадолго как бы оживает. Тогда из монастыря выходит стайка молодых людей, разбегается по просторной площади, приносит с собою чуточку движения, восклицаний, разговоров и смеха, порой играет в мяч, а по истечении часа быстро и бесследно исчезает за стенами. На этой площади иному, бывало, приходило на ум, что это место прямо-таки предназначено для жизни и радости, что здесь должно бы произрастать нечто живое, утешное, здесь зрелые и добрые люди должны бы предаваться радостным мыслям и создавать прекрасные светлые творения. Уже давно сей чудесный, далекий от мира, укрытый за холмами и лесами монастырь предоставили ученикам протестантской теологической семинарии, дабы впечатлительные юные умы окружали красота и покой. К тому же молодые люди не подпадают там под отвлекающее влияние городов и семейной жизни и остаются избавлены от вредоносного созерцания деятельного бытия. Таким образом юношам можно годами всерьез внушать, что изучение древнееврейского и греческого языков вкупе с побочными дисциплинами составляет цель их жизни, и обращать всю жажду юных душ к чистым и идеальным штудиям и удовольствиям. Как важный фактор добавляется жизнь в интернате, принуждение к самовоспитанию, чувство единения. Фонд, на средства коего семинаристы живут и учатся, таким образом позаботился, чтобы его воспитанники становились носителями особенного духа, по которому их впоследствии всегда можно будет узнать, – тонкий и надежный способ клеймения. За исключением необузданных натур, нет-нет да и выбивающихся из общей картины, каждого швабского семинариста всю жизнь можно распознать как такового.

Те, у кого при поступлении в монастырскую семинарию еще была мать, на протяжении всей жизни вспоминают тогдашние дни с благодарностью и растроганной улыбкой. Ханс Гибенрат к их числу не принадлежал и никакой растроганности не испытывал, однако мог наблюдать множество чужих матерей и вынес от этого странное впечатление.

В больших коридорах, обрамленных стенными шкафами, так называемых дормиториях[47], повсюду стояли сундуки и корзины, и мальчики вместе с родителями распаковывали и раскладывали свое нехитрое имущество. Каждому был отведен нумерованный шкаф, а в рабочих комнатах – нумерованные книжные полки. Сыновья и родители, стоя на коленях на полу, разбирали вещи, фамулус[48], точно князь, расхаживал среди них и то тут, то там давал благожелательный совет. Распакованную одежду расправляли, рубашки аккуратно складывали, книги громоздили стопками, сапоги и домашние туфли ставили в ряд. Экипировка у всех в основном была одинаковая, ведь минимальное количество белья, которое надлежало привезти с собой, и все существенное из прочего скарба заранее определялось инструкцией. Жестяные тазы с нацарапанными фамилиями были извлечены из багажа и расставлены в умывальной, рядом поместились губка, мыльница, гребешок и зубные щетки. Кроме того, каждый привез с собой лампу, бидон для керосина и столовый прибор.

Поголовно все мальчики были крайне деловиты и взволнованны. Отцы улыбались, пытались помочь, часто поглядывали на карманные часы, изрядно скучали и норовили улизнуть. Но душою всех этих хлопот были матери. Один за другим они извлекали предметы одежды и белье, разглаживали складки, поправляли лямки, тщательно примеривались и раскладывали в шкафу, как можно аккуратнее и практичнее. Попутно не скупясь на увещевания, советы и нежности:

– Новые рубашки постарайся особенно беречь, обошлись-то в три марки пятьдесят!

– Белье будешь присылать раз в месяц поездом… а если срочно, то почтой. Черная шляпа только для воскресных дней.