Петер Каменцинд. Под колесом. Гертруда. Росхальде

Ушел далеко за город к Весам, где река глубокая и медленно течет среди высокого кустарника. Там он разделся, осторожно окунул в прохладную воду сперва руку, потом ногу, слегка вздрогнул – и решительно бросился в реку. И неторопливо поплыл против слабого течения, чувствуя, как уходят прочь пот и страх последних дней, и меж тем как река обнимала своей прохладой его хрупкое тело, душа его с новым упоением вступала в обладание прекрасным родным краем. Он поплыл быстрее, отдохнул, снова поплыл с ощущением блаженной прохлады и усталости. Лег на спину, позволил течению нести себя вниз по реке, слушал негромкое жужжание вечерних мушек, золотистыми облачками кружащих в воздухе, смотрел, как маленькие проворные ласточки прорезают позднее небо, а исчезнувшее за горами солнце озаряет его розовым светом. Когда он снова оделся и задумчиво пошел домой, долину уже наполнила тень.

Он миновал сад торговца Закмана, где совсем маленьким мальчишкой вместе с несколькими товарищами воровал неспелые сливы. Миновал строительный двор Кирхнера, где повсюду лежали белые еловые балки, под которыми он, бывало, находил дождевых червей для рыбалки. Оставил позади и домик инспектора Гесслера, за чьей дочкой Эммой два года назад на катке ужасно хотел поухаживать. Эмма была самая грациозная и самая нарядная школьница во всем городе, его ровесница, и в ту пору он некоторое время ничего не желал так пылко, как разок поговорить с нею или подать ей руку. Но этого не случилось, он слишком стеснялся. Потом ее отослали в пансион, а он успел подзабыть, как она выглядела. Однако теперь в памяти вновь ожили мальчишечьи истории, явились словно из дальней дали, такие яркие, красочные и обвеянные странно безотчетным ароматом, как ничто из позднее пережитого. То были времена, когда вечерами он сидел в подворотне у Нашольдовой Лизы, чистил картошку и слушал разные истории, когда по воскресеньям спозаранку, закатав повыше брюки и мучаясь угрызениями совести, ходил за раками к нижней запруде либо удил ряпушку, а после в вымокшем воскресном костюмчике получал от отца выволочку! Сколько же было тогда загадочных и странных вещей и людей – он о них давным-давно и думать забыл! Кривошеий сапожник, Штромайер, про которого все доподлинно знали, что он отравил свою жену, и сумасбродный «господин Бек», который с палкой и дорожной сумой бродил по всей округе и которого называли господином, потому что раньше он был богат и владел четверкой лошадей вкупе с экипажем. Ханс уже не помнил о них ничего, кроме имен, и смутно угадывал, что этот темный уличный мирок для него потерян, только вот ничего живого и значительного на его место не пришло.

На следующий день он еще считался в отпуске, а потому утром спал долго и наслаждался свободой. В полдень он встретил на вокзале отца, еще переполненного восторгом от штутгартских удовольствий.

– Если ты выдержал экзамен, то можешь пожелать себе что-нибудь, – благосклонно сказал отец. – Подумай, чего тебе хочется!

– Да нет, – вздохнул мальчик, – я, наверное, провалился.

– Глупости, ни в коем случае! Лучше пожелай себе что-нибудь, пока я не передумал.

– Я бы хотел снова порыбачить в каникулы. Можно?

– Ну что ж, можно, если экзамен выдержан.

На следующий день, в воскресенье, грянула гроза с ливнем, и Ханс не один час сидел у себя в комнате, читая и размышляя. Снова и снова он тщательно обдумывал свои штутгартские результаты и всякий раз приходил к выводу, что безнадежно провалился, хотя мог бы предъявить куда лучшие работы. С нынешними результатами ему нипочем не пройти. Дурацкая головная боль! Мало-помалу им овладевал гнетущий страх, и тягостная тревога в конце концов погнала его к отцу.

– Папа́, послушай!

– Чего тебе?

– Я хотел спросить. Насчет желания. Мне не надо рыбалки.

– Так-так, это почему же?

– Потому что… Ах, я хотел спросить, нельзя ли мне…

– Выкладывай, что за комедия! Ну, так о чем ты?

– Можно мне в гимназию, если я провалюсь?

Господин Гибенрат на миг онемел, а потом вскричал:

– Что? В гимназию? Ты… в гимназию? Кто тебе это внушил?

– Никто. Просто я подумал…

На лице у мальчика читался смертельный страх. Отец ничего не заметил.

– Ладно, ладно, – сказал он с недовольным смешком. – Это все сумасбродства. В гимназию! Я что же, по-твоему, коммерции советник?

Он так резко взмахнул рукой, что Ханс разочарованно умолк и вышел из комнаты.

– Хорош сынок, нечего сказать! – гремело ему вдогонку. – Нет, ну надо же! Теперь ему еще и гимназию подавай! Извини, вот тут ты обжегся!