Петер Каменцинд. Под колесом. Гертруда. Росхальде

Ведь ему доводилось вытаскивать и крепких карпов, и плотву, и чебаков, а еще нежных линей и мелких, ярких гольянов. Ханс долго смотрел на воду, и зрелище зеленого речного уголка навеяло на него задумчивость, печаль и ощущение, что чудесные, вольные, бесшабашные мальчишечьи радости остались далеко-далеко. Машинально он вытащил из кармана кусок хлеба и принялся катать из мякиша большие и маленькие шарики, бросая их в воду и глядя, как они тонут и как рыбы их заглатывают. Сначала приплыли маленькие золотистые ряпушки и уклейки, которые жадно хватали мелкие шарики, а крупные беспорядочно толкали перед собой голодными ртами. Потом медленно и осторожно приблизилась довольно крупная плотва, чья широкая темная спина едва заметно проступала на фоне дна, она не спеша скользнула вокруг хлебного шарика, а затем тот исчез во внезапно распахнувшейся круглой пасти. От вяло текущей воды шел теплый сырой запах, несколько светлых облачков смутно отражались в зеленой глади, на мельнице пыхтела циркульная пила, а плеск обеих запруд сливался в один ровный басовый тон. Мальчик думал о недавнем воскресенье, когда состоялась конфирмация и в разгар праздничного волнения он поймал себя на том, что повторяет про себя греческий глагол. Последнее время в мыслях у него вообще частенько царила путаница, и в школе он тоже думал не о лежащей перед ним работе, а о предыдущей или о следующей.

Вполне возможно, с экзаменом все будет хорошо!

Он рассеянно слез с парапета, не зная, куда бы пойти. И очень испугался, когда сильная рука схватила его за плечо и приветливый мужской голос произнес:

– Здравствуй, Ханс, не проводишь меня немножко?

Это оказался сапожник, мастер Флайг, к которому он раньше иной раз заходил вечером на часок, но у которого давно уже не бывал. Ханс шел рядом, вполуха слушая, о чем говорит набожный пиетист[41]. Флайг говорил об экзамене, желал удачи и ободрял, а в первую очередь убеждал, что подобный экзамен вообще лишь чисто показное и случайное. Срезаться – не позор, от такого и самый лучший не застрахован, и коли так произойдет, ему надобно помнить, что Господь для всякой души имеет особенные намерения и ведет ее своим путем.

Перед этим человеком совесть у Ханса была не вполне чиста. Он испытывал глубокое уважение к нему и его уверенному, внушительному нраву, однако же слыхал про пиетистов великое множество анекдотов и смеялся вместе со всеми, нередко кривя при этом душой, а вдобавок невольно стыдился собственной трусости, ведь с некоторых пор он едва ли не со страхом избегал сапожника из-за его настойчивых расспросов. С тех пор как он стал гордостью наставников и сам сделался несколько заносчив, мастер Флайг часто смотрел на него как-то странно и пытался призвать к кротости. Оттого-то благонамеренный попечитель мало-помалу упустил душу мальчугана, ведь Ханс находился в расцвете подросткового упрямства и тонко чувствовал любое неприятное посягательство на свое достоинство. Сейчас он шагал обок говорящего и знать не знал, с какой заботливостью и добротой тот сверху вниз глядит на него.

На Коронной улице им встретился городской пастор. Сапожник поздоровался, степенно и холодно, и немедля заспешил прочь, ведь городской пастор был из новомодных, ходили слухи, будто он даже в воскресение из мертвых не верит. Пастор увел мальчика с собой.

– Как дела? – спросил он. – Верно, радуешься, что пришло время.

– Да, пожалуй.

– Ну что ж, держись достойно! Знаешь ведь, мы все на тебя надеемся. В латыни я ожидаю от тебя особенного успеха.

– Но вдруг я провалюсь, – робко заметил Ханс.

– Провалишься?! – Священник в испуге остановился. – Провалиться просто невозможно. Невозможно, и все! Что за мысли!

– Я только хотел сказать, что и такое может…

– Не может, Ханс, не может; уж тут будь спокоен… Передай поклон своему папеньке и будь мужествен!

Ханс проводил его взглядом, а затем осмотрелся вокруг – не видно ли сапожника. Как он сказал? Латынь – не самое важное, главное, чтобы сердце у человека было доброе и чтобы он боялся Господа. Хорошо ему говорить. А тут еще и городской пастор! В случае провала лучше вообще ему на глаза не попадаться.

Приуныв, мальчик тихонько прокрался домой, в небольшой садик на крутом склоне. Здесь стояла трухлявая, давно заброшенная беседка; когда-то он устроил в ней дощатый закут и целых три года держал кроликов. Минувшей осенью зверьков у него отобрали по причине экзамена. Не осталось у него времени на досужие развлечения.