Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.

Принцесса, не ожидающая подвоха, с милой улыбкой позвала Тигренка поужинать с ней, и сама положила ему на тарелку весьма соблазнительно выглядящий паштет. Этот стратегически верный шаг с её стороны несколько отсрочил коварное нападение. Какой же дурак откажется подкрепить силы перед ответственной кампанией? Тем более, когда столько всего вкусного, и очаровательная дева, позабыв, что на ней нет ничего, кроме полотенца, все больше сползающего с каждым её движением, подкладывает самые лакомые кусочки, и нежно улыбается? Но, как настоящий воин, он не позволил ей усыпить свою бдительность соблазнительными видами и невинными глазками. Дождавшись, пока Её Высочество отставит бокал с недопитым легким вином, Хилл вытащил её из-за стола, а заодно и из полотенца, подхватил на руки и понес довольно хихикающую добычу в спальню. Правда, позволив ей прихватить свободной рукой кувшинчик с вином.

Едва Тигренок положил Шу на постель, она обняла его и попыталась уложить рядом, но он не дался. Только улыбнулся, разомкнул её руки, легонько прижал их к простыни, немного разведя в стороны, и приложил палец к губам. Она недоуменно, но доверчиво взглянула на него, позволяя играть с собой.

Шелковый платок, послушный воле Хилла, скользил невесомой прохладой, щекоча и лаская её, то накрывая её целиком и медленно, очень медленно спускался по её лицу, груди, животу к самым пальчикам ног, то, почти не касаясь кожи, нежными змейками извивался по её телу, рождая волны мурашек. Легкий шелк дразнил, манил, заставлял трепетать и замирать от почти неощутимых, но невероятно сладких и волнующих прикосновений. Вместо горячего тела мужчины её ласкали потоки воздуха, тёплые и прохладные, шаловливые и живые. Она изгибалась и стонала, не в силах ни выносить дольше, ни отказаться от острого наслаждения. Платок замирал над ней, и она открывала глаза, и заворожено смотрела на любовника — он не касался её, даже не разделся. «Тигренок, пожалуйста», — шептала она, сама не понимая, о чем его просит, продолжать или остановиться. Ей казалось, что каждая клеточка её обнаженного тела, её кожи, живет своей жизнью, она чувствовала себя не просто нагой под его жарким взглядом, но будто вовсе без кожи. Она горела, ею овладела тягучая и сладкая истома, не позволяющая пошевелиться, полностью отдающая её во власть мужчины. Она никогда раньше не чувствовала себя одновременно и такой беспомощной, и такой защищенной. Совершенно новое для неё переживание — доверие к другому человеку, когда не она оказалась вдруг хозяйкой положения, неожиданно пробудило в ней неизведанное ранее наслаждение. Быть слабой, покорной женщиной, с радостью принимать ласку, открываться и отдаваться… и чувствовать, что в этот миг, миг её покорности, мужчина принадлежит ей без остатка. В удивленно расширенных синих глазах, в частом неровном дыхании, в приоткрытых губах Тигренка читалась страсть и всепоглощающая нежность, и желание подарить ей радость. Он стоял на коленях совсем рядом с ней, на кровати, она чувствовала тепло его тела, но он по-прежнему ласкал её только тонким шелком, доводя почти до экстаза.

Платок снова накрыл её всю, согревая и вызывая нетерпеливую дрожь желания. Долгий миг она не шевелилась, ожидая, и застонала, почти закричала, ощутив сквозь шелк обжигающее прикосновение его сомкнутых губ к своему запястью. Как взрыв, как молния, как острое лезвие дотрагивались уста Тигренка, и вся она сосредотачивалась в одном месте, в одной точке соединения двух тел. Запястье, внутренняя сторона локтя, плечо, ключица… её губы запеклись в жажде поцелуя, она трепетала и ждала его губ, его языка, его дыхания… короткая пауза, наполненная оглушительным молчанием и биением пульса. И снова запястье другой руки, ладонь, пальчики… она застонала от удовольствия и разочарования. Он оторвался от её руки, и она инстинктивно потянулась за ним, но услышала тихое — чшшш! — и замерла снова. Прикосновения его губ сквозь шелк дразнили её и казались самым упоительным чудом во вселенной, лишая её воли и мыслей. Для неё больше не существовало ни времени, ни пространства, лишь трепет, жар и ожидание священнодействия, мистического ритуала, в котором она была и жертвой, и богиней.