Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.

Колени, икры, щиколотки… плечи, ключицы, грудь… локти, запястья… ключицы, ложбинка между грудей, солнечное сплетение… дорожка по ноге вверх, почти до бедра. Она ощущала себя во власти стихии, словно она была землей, иссушенной и жаждущей, и её ласкал циклон, напитывая прикосновениями дождевых потоков и возбуждая ослепительной нежностью молний, и грозовые тучи кружили всё ближе к её сосредоточию. Когда ей казалось, что она уже не в силах ждать больше ни секунды, горячее дыхание ожгло её бедра, и легкое прикосновение языка пронзило судорогой наслаждения, исторгнув из её горла хриплый крик и заставив её руки сомкнуться в его волосах, настойчиво прижимая его голову ближе, теснее. Но он осторожно высвободился и бережно обхватил её запястья, возвращая на место. Шу смотрела на него ошарашенными, настежь распахнутыми глазами, словно впервые видя. По-прежнему одетый, Тигренок нависал над ней, давая почувствовать близкое, но недосягаемое тепло своего тела, не дотрагиваясь до неё даже краем одежды. Только его уверенные руки, только его притягательные, завораживающие глаза, только его взволнованное дыхание. И грохот собственного сердца.

Медленно, невыносимо медленно Тигренок приблизил свои губы к её, и легонько лизнул, и снова отстранился. Шу тонула и улетала в бесконечную синюю бездну, плавясь и изнемогая от нестерпимого желания, и ждала послушно. Неуловимая торжествующая улыбка победителя и собственника проскользнула по его лицу, прежде чем он, наконец, поцеловал её. Тихонько, еле касаясь, он дразнил её налитые желанием, заалевшие губы языком, покусывал, скользил губами и щекотал своим дыханием, ловя её слабые нетерпеливые стоны. Не давая ей коснуться себя, он упивался её метаниями, его поцелуй становился всё более страстным, его жадный язык поникал сквозь приоткрытые губы в её пылающий нежный рот. Теперь уже и она покусывала его, их прерывистое дыхание сливалось в едином ритме, она чувствовала его жар, его дрожь, их языки танцевали, словно занимаясь любовью… но он не давал ей даже обхватить себя ногами, прижимая её щиколотки так же, как и запястья, к кровати, и не касаясь её больше никак. Шу казалось, что она сходит с ума, что она сгорает и рассыпается пеплом, для неё существовало только желание, только страсть, только его такое близкое, пылающее, трепещущее тело, необходимое ей, как воздух, и недостижимое, как святость. Она металась, стонала, вырывалась изо всех сил, но не могла ничего с ним поделать.

А он продолжал её дразнить, сам страдая и превращаясь в пепел, готовый кричать от боли в сведенных пылающей судорогой чреслах, задыхающийся и не видящий ничего вокруг. Хилл уже не понимал сам, чего он ждет, зачем издевается над ней и над собой… но всё же из последних сил удерживался на самом краю.

— Тигренок, пожалуйста, Тигренок! Люби меня, милый! Возьми меня, пожалуйста! — он все же дождался, и поймал ртом её последнее слово, проклиная мешающую одежду… отпуская её руки, с рычанием помогая ей стащить с себя штаны… и с их губ одновременно сорвался крик, когда он вошел в неё. В них обоих не осталось ни капли рассудка. Жар, жажда и дикое, пронзительное животное удовольствие. Резкие синхронные движения навстречу друг другу, горловое рычание, стоны, зажмуренные глаза и намертво вцепившиеся в желанное тело руки. И оглушительная, жгучая вспышка наслаждения, растекающаяся по сплетенным телам тяжелым расплавленным металлом удовлетворенной страсти.

Обессиленные, опустошенные и наполненные друг другом, не в состоянии пошевелиться, они так и лежали, не размыкая тесных объятий, не прерывая слияния. Хилл, так и не успевший толком избавиться от одежды, уткнулся ей в волосы мокрым от слез лицом, и шептал беззвучно: «Ты никогда меня не забудешь, любовь моя. Ты не сможешь. Ты не сможешь дышать без меня, ты не сможешь не любить меня. Ты моя, слышишь, моя. Моя радость, моя жизнь. Я не позволю тебе оставить меня, никогда. Что бы ни случилось. Я никому не позволю тебя отнять».

Шу так и уснула, приникнув к нему, и не разжимая руки, сжимающей прядь золотых волос. Хилл осторожно попробовал высвободиться, но она недовольно заворчала во сне, и прижалась к нему ещё теснее. Ему так и пришлось спать в рубашке, чтобы только не потревожить её.

Глава 21