Пеший город

Все это он говорил шепотом, чтоб не услыхали в застенке. Потому что не только они у него в застенке, но и он у них в застенке. Все соседи в доме друг у друга в застенке, и не только в доме, но и в городе, и в стране.

— Ну, автора я вам назову, — сказал зэк.

— Не надо! Никого мне не надо называть. Я не знаю вас, не знаю вашего соседа, кивнул он на Ивана Денисовича, с которым только что дружески ужинал. — Я здесь лицо постороннее, совершенно постороннее.

Зэк сказал, что он тоже лицо постороннее, поэтому надеется, что Василий Карпович ему поможет. Как посторонний постороннему. У своего бы просить не стал, на своих, он знает, нечего полагаться.

— Я вам не посторонний, — холодно ответил Василий Карпович. — И не свой, и не посторонний, я сам по себе.

И с какой стати он будет кого-то вытаскивать? Еще неизвестно, вытащишь ты его или он тебя затащит. У нас вообще больше затаскивают, чем вытаскивают.

Он захлопнул книжку. Из-под обложки кто-то выругался. Возможно, это был Иван Денисович, которого обидело, что еще недавно Василий Карпович с ним ужинал, а теперь хлопает за собой обложкой.

Герой ищет автора

Человека, который выругался из-под обложки, звали Шиманский, и был он родом из записной книжки, где о нем было сказано: «Шиманский, маленький и кругленький, похожий на бильярдный шарик, и такой же стремительный, но всегда пролетающий мимо лузы». Только и всего. И за это он попал на тюремные нары?

Самое интересное, что его никто не сажал, он сам залез туда, куда никто не залазит по своей воле. Он хотел себя дописать, поскольку у автора на него ни таланта, ни терпения не хватило. К этому времени он уже во многих местах побывал и пришел к выводу, что дописывают не только авторы, никто тебя так не допишет, как ты сам допишешь себя.

Раскольников рассказывал: автор хотел, чтобы он зарубил топором молодую девушку, но он наотрез отказался. Давайте, говорит, я вам зарублю какую-нибудь старуху, какую-нибудь процентщицу, от которой, кроме вреда, никакой пользы. И настоял-таки на своем, в результате чего в романе появился дополнительный философский смысл. Нельзя убивать даже тех, кого не жалко. Даже старых, никому не нужных. Потому что другим они, может, и не нужны, а себе еще могут понадобиться.

Все великие произведения — плод коллективной работы автора и действующих лиц. Кто-то действует, а кто-то ставит свою фамилию на обложке. Но Шиманскому и действовать не дали, и фамилию автора не оставили. И теперь он ломал голову: почему автор его не дописал? И хоть бы начал как-нибудь по-хорошему, чтоб было, от чего себя дописывать. А то: маленький, кругленький. Пусть бы о д'Артаньяне написали, что он маленький и кругленький. Посмотрели б мы на него. А граф Монте-Кристо? Да он бы до смерти просидел в своей крепости и никогда не вышел на свободу. Правда, и свобода тогда была другая, было, куда выходить.

Найти бы своего автора, пусть бы он Шиманского дописал. Хотелось бы, чтоб это был какой-нибудь знаменитый писатель, тогда бы все узнали Шиманского. Попасть в произведение великого писателя — большая честь, тут можно и самому стать великим персонажем. Правда, великие обычно плохо кончают. Чем крупнее произведение, тем меньше в нем шансов остаться в живых. Вроде нормальная жизнь, но попробуй унести ноги. То тебя заколют, то эти. То сам под поезд бросишься. Оттого и возникают вопросы: быть или не быть? У простых людей такие вопросы не возникают. Простые люди все стараются быть, любыми путями — быть, хотя это далеко не всем удается.

И все же стать великим, известным и жить у всех на устах — это мечта каждого персонажа, даже такого, как Шиманский, недописанного. Но не у всех получается, как кому повезет. Уж на что Эсмеральда и красавица, и умница, а на устах не живет. Зато приятель ее Квазимодо, хотя внешностью и не блещет, живет на устах — дай Бог каждому. Только и слышишь: он сущий квазимодо! Она такая квазимодница! А дети — такие квазимордочки, глаз не оторвешь!

А как живет на устах Держиморда! Как даст по устам, так не скоро встанешь. А как живет оборванец Плюшкин, к которому не то что устами, палкой противно дотронуться.

Так бывает в великих произведениях. Попал бы Шиманский в такое произведение, он бы тоже жил у всех на устах. Хотели б о ком-нибудь сказать, что он отважно борется с врагами, даже тогда, когда их нет, что он защищает обиженных, хотя его самого больше всех обижают, — и сказали бы: да он Шиманский! Но Шиманский не скажут. Говорят Дон-Кихот. Хотя чем Дон-Кихот лучше Шиманского?

Или нужно сказать, что ты крутой в любви и можешь в случае чего наложить руки на любимую женщину. Почему бы не сказать, что ты Шиманский? Нет, говорят Отелло. А если ты из-за великой любви готов наложить руки на себя, говорят Ромео. Опять мимо Шиманского проехали.

Вот и приходится себя дописывать, чтоб подняться до этих персонажей, чтобы жить у всех на устах. Хотя такого, как он, никто до своих уст не допустит.

Дела растаковские