Пещера

– Тем более. Ты же знаешь, как я хотел бы, но поезд ушёл.

– Это ты себе внушаешь. Давай попробуем. Потренируйся немного. Потом сходим на отличную стену. Три дня. Горы всё вылечат.

– Здорово было бы. Эх. Горы вылечат? Тебя они, действительно, лечат.

– Давай сходим.

– Нога не тянет совсем. Еле-еле приседать могу. Не поднимусь.

– Ты помнишь, когда это у тебя началось? Как ходить перестал.

– Нет. Я перестал ходить потому, что у меня это началось.

Вечер не складывался. Дмитрий отгонял мысли, неприятно похожие на те, которые он испытывает в присутствии мамы. Павел отгонял ещё более неприятные, не похожие ни на что испытанное им прежде. Чувство одиночества всё чаще незаметно окрашивало их встречи. Они сопротивлялись ему как могли, каждый считая, что у него есть больше причин для него.

– Паш, ты стал слишком много думать. Не к добру.

– По принуждению. Одним горы, другим философия. Кто-то занимается этим потому, что интересно. А я потому, что требуется помощь, одному не справиться.

– Никакой помощи ты там не найдёшь, Паша.

– Тоже правильно.

Они встретились у Дмитрия через несколько дней после его приезда. Сели, как полагается, за стол и начали с обычного – рассказа Дмитрия. О длинных крутых обледенелых стенах. О красивых пиках и утомительных подходах. После стольких лет, проведённых вместе в горах, они говорили об этом на совершенно одном языке.

Несмотря на то, что их встречи стали принимать характер рутины. Каждый раз, когда Дмитрий возвращался с гор, он подробно рассказывал своему самому близкому другу обо всём, что там произошло. Так продолжалось уже много лет. С тех пор, как они перестали ходить вместе. С тех пор, как Павел перестал ходить совсем. Они не признавались друг другу в том, что один из них стал замечать уменьшение интереса у второго, а второй стал замечать уменьшение интереса в себе. Во многом они не хотели признаваться друг другу. Было сожаление о том, что они уже не могут пить спиртное на равных, не думая о последствиях, как в старые времена. Грустные мысли по поводу глубоких морщин, белых редеющих волос. Грустные мысли по поводу густого чёрного волоса и безошибочно молодого лица и тела. Но не это подтачивало их старую, много раз проверенную дружбу. Они могли бы справиться со всем этим, если бы не одно глубокое сомнение в душе одного из них и одно, ещё более глубокое, чувство вины в глубине второго. Было между ними то, о чём они никогда не говорили. То, что становилось явней с каждым годом. Между самыми хорошими друзьями возможны темы полного умолчания. Если только они не касаются их обоих.

*

Тамара прислушалась. В доме тихо. Саша спит. Она стала бояться его ранних подъёмов. Пусть лучше спит себе до обеда. Как любит. А не просыпается с головной болью. Она перестала его будить, как считала необходимым делать раньше. Пусть спит. Дима тоже заснул, она слышала его тихое дыхание. Раньше они бы долго разговаривали, лежа в обнимку. Когда-то ей было очень интересно каждое его слово. Она повернула голову влево и посмотрела на мужа. Он лежал на боку, прикрытый по пояс одеялом. Сильное тело, тёмное от загара лицо. Белые участки кожи на месте свежесбритой бороды.

Ещё немного – и они будут почти одного возраста. Иногда ей казалось, что она уже старше. Многие её ровесники выглядят старше его. Прошло лишь полчаса после того, как она опять это почувствовала. Когда он разбудил её сильными нетерпеливыми руками и губами. Напор и энергия его желания не слабели. И, как обычно, в них растворились почти все её сомнения. Хоть ненадолго. Она охотно чувствовала свою привлекательность и желанность. Привычное вознаграждение за пассивность. За молчаливое согласие и ненастойчивость желаний. Она привыкла довольствоваться этим.

Только когда он опять заснул, к ней пришли непрошеные мысли. Она всегда ждёт его возвращения с гор. Всегда с новыми надеждами. Любви и радости. И с каждым разом надежды слабеют. Чуть-чуть, незаметно слабеют. Заметно. В самых верхних, громких своих мыслях она иногда винила в этом Диму. В памяти всегда были наготове поступки и слова или отсутствие поступков и слов. Эти громкие мысли не успевали набрать в ней силу. Она не могла долго сердиться на своего мужа. Даже теперь. Когда почти не сомневалась, что поторопилась выйти за него замуж.

Он ровно дышал рядом, добирая сладкий утренний сон. Пора вставать. Дома много дел. Она давно согласилась с несправедливым разделением забот о сыне, доме и семье. Она давно согласилась с тем, что Дима не считает это разделение несправедливым. Это не самое для неё главное. Не причина грусти в груди. Таким мягким утром. Когда его нет дома – она всегда в ожидании, когда он возвращается – она неизбежно опять в ожидании.