Первый выстрел

Матрос замолчал. В тарапане стало светлей. Полутьму пронизывали яркие узкие полосы света из дверных щелей.

Юре очень хотелось разузнать побольше об алуштинском «пистолете», но спросить Гришу он не решался.

А тот, будто угадав его мысли, заговорил:

— Да, хлопчик тот боевой! Документы кое-какие, что комиссары везли, он нашел в кустах и товарищу моему передал. И рассказал, что верховодили расправой два главных бандита: сын ялтинского муллы Мустафа Меджидов и русский офицерик Григорий Бродский. Этот гаденыш, сопляк, самолично мучил раненых и связанных наших товарищей. Сам расстреливал пленных, да не сразу, а все норовил в живот, чтобы дольше мучились… Ну, мы их запомним, крепко запомним!

Юра опешил. Бродский?! Григорий? Да это же Гога Бродский, черт возьми!

Между тем совсем рассвело. Матрос поднялся и потянулся так, что хрустнули суставы.

— Вот что, Ганна. Придется мне здесь до ночи просидеть. Лягу за теми бочками. А ты снаружи замок навесь. Воды, и пожевать чего-нибудь принеси. А ты, Юра, молчок! Смотри никому не трепись, что я здесь был. И кой черт тебя принесло сюда?! — с досадой сказал он.

— Дядя Гриша! Никто никогда ничего от меня не узнает. Честное слово! Только, может, Сереже можно рассказать, сыну дяди Трофима?

— Ни-ни! Ни Сереже, ни матери, никому… Приказ тебе даю!

Юре, конечно, не терпелось узнать, зачем Гриша пришел сюда, где теперь живет, что должна сделать для него Ганна. Но он молчал, понимая, что здесь большая тайна. И он сразу почувствовал себя вдвое взрослее.

4

Ослепительно сияло майское солнце, стрекотали цикады. По вечерам в воздухе носились огоньки светлячков. Лениво ласкало берег лазурное море… А над Россией бушевали штормы, вьюги и пожары гражданской войны и иностранной интервенции. Грозное лето 1918 года!

К середине лета три четверти Советской страны были заняты врагом. Немцы; англо-французские, американские и японские интервенты; белоказаки атамана Краснова на Дону; Добровольческая офицерская армия Деникина на Кубани; мятежный чехословацкий корпус на Украине и в Сибири; турки в Баку — вся эта вражья сила огненным кольцом окружила Советскую Россию. К концу лета только на одной четверти территории страны держалась советская власть, героически отбиваясь от наседающих на нее полчищ.

Лишь отголоски этой гигантской борьбы доносились в тихий Судак.

…После неожиданной встречи с Гришей-матросом Юра днем пошел к Коле. Как всегда, возле парикмахерской сидели несколько дядек. Но если недавно еще издалека можно было услышать громкие голоса спорщиков, то сейчас они говорили тихо, были немногословны. У Коли был и Сережа. Мальчики вышли на улицу, уселись на край тротуара.

До чего же Юре хотелось рассказать о сегодняшней ночной встрече! Об Алуште и Гоге Бродском… о «пистолете» из Алушты… О дяде Грише… Ну, просто нет сил терпеть! Для них всех Гриша-матрос был образцом удали, бесстрашия и доброты. Они подражали Грише во всем. Он ходил вразвалку — и мальчики делали то же. У него вился чуб — и мальчики завели такой же. Он говорил с хрипотцой — и мальчики пытались ломать голос. Юра очень сердился на Ганну, что она не вышла замуж за Гришу, — дура такая!

— Интересно, где теперь может быть Гриша-матрос? — как бы невзначай задал вопрос Юра и искоса посмотрел на приятелей.

— А я знаю? — бросил в ответ Сережа, отводя глаза в сторону. — Где надо, там он и есть…

— Слушайте вы, туземцы! Я уже четыре приказа генерала Коша сорвал. И обращение какого-то Сулькевича. Давайте вместе, легче будет. Степана тоже позвать надо, он длинный. Двое длинных — Степа и Юра — будто читают и прикроют нас с Серегой, низеньких. А мы раз-раз, срываем к черту приказы.

Договорились, что завтра вечером выйдут. Сегодня Юра не может, дома занят. А чем занят, Юра не сказал: он все же хотел тайком посмотреть, как Гриша будет уходить из тарапана.

К парикмахерской подошел Никандр Ильич. Мальчики встали. Он был угрюм, шел тяжело, опустив голову. Старого учителя в Судаке уже многие знали, называли профессором.

— Проходите, господин профессор, садитесь, — сказал часовщик Жора, уступая свою очередь.

Никандр Ильич поблагодарил и опустился в кресло. Колин папа приветствовал его, особенно сильно защелкав в воздухе своими знаменитыми ножницами. С улицы зашли сидевшие там трое постоянных членов «мужского клуба». Люди любили послушать «господина профессора». Мальчики тоже протиснулись в маленькое помещение. Сладко пахло мылом, одеколоном.

— Что вы скажете за нашего нового царя кайзера Вильгельма? — спросил Колин отец, яростно намыливая щеки Никандра Ильича. — А? Дай бог ему здоровья на том свете… Турецкий салтан, кайзер, хан Сейдамет — все прямо-таки влюбились, в наш Крым…

— Бери полтоном ниже, Костя, — буркнул часовщик Жора.

— А что я такое выдающееся сказал? — спросил парикмахер. — Хорошие господа полюбили Крым и прямо-таки, душат его от любви. Даже приятно… Скажите, господин профессор, что это за новое правительство теперь в Симферополе? Как его стричь?

Никандр Ильич подставил щеку и, как в гимназии на уроке, объяснил: