Первый человек в Риме. Том 1

– Как говорит он сам – судьба повернулась к нему лицом. Говорит, что это началось с тех пор, как он встретил Юлиллу. Обещает даже, что прибавит второе имя – Феликс, счастливец – к имени, унаследованному им от отца. Отец был пьяница и мот, но пятнадцать лет назад женился на состоятельной женщине, Клитумне, и вскоре умер. Луций Корнелий встретил Юлиллу на Новый год около трех лет назад, и она вручила ему венок, сама не понимая, что это значит. Он утверждает, что именно с того момента его судьба изменилась. Сначала умер племянник Клитумны, ее наследник. Затем умерла женщина по имени Никополис и оставила Луцию Корнелию небольшое наследство – я полагаю, она была его любовницей. А через несколько месяцев Клитумна покончила с собой. Поскольку у нее не было прямых наследников, она оставила Луцию Корнелию все, чем владела – дом по соседству с моим, виллу в Цирцее и около десяти миллионов денариев.

– Да, ему в самом деле следует именоваться Феликсом, – отозвался Марий довольно сухо. – Ты столь наивен, Гай Юлий? Или сумел самому себе доказать, что Луций Корнелий Сулла не подсадил ни одного из этих мертвецов в лодку Харона на реке Стикс?

Цезарь понял намек и сделал протестующий жест:

– Нет, Гай Марий, я не наивен, уверяю тебя. Я не могу вменить Луцию Корнелию в вину ни одну из этих смертей. Племянник скончался от расстройства желудочно-кишечного тракта, а свободная гречанка Никополис умерла в один-два дня, никак не больше, после того как у нее отказали почки. Они оба были подвергнуты вскрытию, но ничего, внушающего подозрение, доктора не нашли. Клитумна находилась в глубокой депрессии перед тем, как совершить самоубийство. Это случилось в Цирцее, а Луций Корнелий в то время был – совершенно точно! – здесь, в Риме. Я тщательно допросил всех рабов Клитумны – и здесь, и в Цирцее. И, убежден, ни в чем заподозрить Суллу здесь нельзя. Я всегда был противником того, чтобы истязать рабов, дабы выбить из них свидетельства. Думаю, что показания под пытками не стоят и выеденного яйца. К тому же уверен, рабам Клитумны нечего было бы сказать, даже подвергни я их пыткам. Поэтому мне не о чем волноваться. Марий кивнул:

– Согласен с тобой, Гай Юлий. Признания раба только в том случае чего-то стоят, если он делает их по собственной воле. Тогда он правдив.

– Итак, в результате Луций Корнелий после крайней нищеты получил приличное состояние. За два месяца! – продолжал Цезарь. – Наследства, полученного от Никополис, ему хватило, чтоб подтвердить свое положение патриция, а оставленного Клитумной – чтобы войти в Сенат. Благодаря шумихе, поднятой Скавром из-за отсутствия цензоров, в мае прошлого года были избраны еще двое. В ином случае Луцию Корнелию пришлось бы ждать места в Сенате несколько лет.

Марий засмеялся:

– Да, в самом деле, а что произошло? Разве кто-нибудь хочет быть цензором? Фабия Максима Эбурна еще можно понять, но Лициний Гета? Восемь лет назад цензоры выдворили его из Сената за аморальное поведение – неужто затем, чтобы он туда вернулся, будучи избран в качестве плебейского трибуна?!

– Да, нехорошо, – сказал Цезарь угрюмо. – Но никто не стал спорить со Скавром, чтобы не обидеть его. Желание быть цензором означало желание показать свое уважение и преданность Скавру. Ты ведь знаешь, с Гетой достаточно легко иметь дело – он в Сенате только из-за своего общественного положения да из-за возможности получить пару взяток от дельцов, домогающихся государственных контрактов. Что до Эбурна… Ну, мы же все знаем, что у него не совсем в порядке с головой, правда, Гай Марий?

Да, подумал Марий, действительно знаем. Очень древний род Фабия Максима, древнее которого из всех аристократических кланов был только клан Юлия, практически вымер, и продолжал существовать только за счет нескольких усыновлений. Квинт Фабий Максим Эбурн, избранный цензором, тоже был приемным Максимом. Был у него лишь сын, да и того он пять лет назад казнил за невоздержанность. Хотя не существовало закона, который запрещал бы Эбурну, как отцу семейства, казнить своего сына. Однако экзекуции над женами и детьми давно уже не практиковались. Поэтому весь Рим ужаснулся поступку Эбурна.

– Знаешь ли, для Рима даже хорошо, что у Геты такой коллега, как Эбурн, – сказал Марий задумчиво. – Сомневаюсь, чтобы при Эбурне ему удалось много урвать.

– Да, конечно, ты прав. Но этот бедный юноша, его сын!.. Знаешь, Эбурн – настоящий Сервилий Сципион. Сципионы все ведут себя довольно странно, когда дело доходит до половой морали. Не только блюдут целомудрие, будто Артемида Лесная, но и открыто высказываются об этом. Вот что действительно удивляет.

– И какой же из цензоров убедил другого, что Луция Корнелия Суллу можно допустить в Сенат? – спросил Марий. – Он – уж никак не столп целомудрия.

– О, я думаю, что в его слабости виновата тоска о несбыточных надеждах. Однако, Эбурн немного поворчал, это правда. Зато Гета согласился бы принять в Сенат даже тингатанианскую обезьяну, предложи ему за это сходную цену. Так что в конце концов они ввели Луция Корнелия в Сенат. Но только на определенных условиях.