Первый арест. Возвращение в Бухарест

Я и сам понимал, что попал в скверное положение. Если меня задержат и найдут справку министерства, все, ради чего я сюда приехал, полетит кувырком! Но думать об этом теперь было бесполезно. «Это незаконно!», «Долой!» — кричали в зале. У выхода началась свалка. Я увидел, что сидевшие впереди меня двое парней — один высокий в засаленной куртке, другой поменьше в темной кепке — устремились не влево, где был выход, а в противоположную сторону. Я смотрел им вслед. «Окно!» — мелькнула вдруг радостная догадка: там в стене есть окно… Я схватил Милуцу за руку и, ничего не объясняя, потащил за собой. Мы добрались до стены как раз в тот момент, когда высокий парень одним ударом выбил задвижку и распахнул окно. Увидев меня, он дружелюбно усмехнулся:

— Лезь первым, ты поменьше… Не бойся — я поддержу!

Очутившись на подоконнике, я увидел зияющую черноту двора, заваленного ящиками, и услышал свист и крики где-то совсем рядом, за воротами.

— Скорей! — сказал парень в куртке и толкнул меня в спину.

Я прыгнул.

…Когда мы вместе с Милуцей выбрались со двора, на улице уже горели фонари, таинственно чернели фигуры редких прохожих, из открытых окон на тротуары падал желтый свет. Здесь, на окраине, вечер был тих, безлюден. Мы прошли вдоль развороченных трамвайных рельсов, свернули на пустую площадь и темными переулками добрались до общежития. Я прошел в столь знакомую шестую комнату, где я жил шпалтистом, и собрал свои вещи, в последний раз прислушавшись к сентенциям латинского права — их неутомимо зубрил все тот же студент с желтым лицом и опухшими от бессонницы глазами. Потом я попрощался со всеми и уехал на вокзал.

Минут за двадцать до отхода поезда, прогуливаясь по платформе, я увидел в окне вагона первого класса знакомую фигуру Рогожану. Я никак не ожидал, что встречу его вновь, да еще в моем поезде. Он зазвал меня к себе в купе. Оно блистало лаком, зеркалами и нежно-матовым светом молочных ламп. Министр был в отличном расположении духа, смеялся, шутил, интересовался моими бухарестскими впечатлениями и планами на будущее.

— А когда у вас будут Советы? — спросил он иронически-серьезным тоном. — Будущей весной?

— Не знаю, — сказал я. — Важно, что они будут…

— Ты вполне уверен? — спросил он.

— Вполне.

— Смотри не ошибись, — сказал министр. — Молодой человек должен правильно выбрать свой путь в жизни.

— Да, конечно.

— То-то, — сказал министр. — А что нового в Советском Союзе?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Ну, все-таки вы там ближе — у вас лучше информация!

— Информацию можно найти и в Бухаресте, — сказал я и раскрыл портфель, в котором лежала книга, приобретенная у «Хасефера»: «Пятилетний план».

— Это о пятилетке? — спросил министр, небрежно перелистывая книгу.

— Да, о пятилетке.

— Смотри не ошибись! — сказал Рогожану, возвращая мне книгу. — Кто ошибется дорогой, тот может все проморгать, — добавил он и стал смотреться в зеркало.

Я тоже посмотрел в зеркало и увидел сытое и задумчивое лицо министра. Очевидно, он размышлял над этой глубокой истиной.

Раздался звонок, и вагон вздрогнул от толчка.

— Ну, прощай! — сказал министр. — И смотри не ошибись. Кто идет против течения, тот может проморгать.

В августе сорок четвертого года, в день вступления Красной Армии в Бухарест, я проезжал на автомашине по бухарестским улицам. И вдруг увидел у витрины кафе «Капша» высокую, показавшуюся знакомой фигуру. Человек этот стоял одиноко и грустно смотрел на колонну танков, автомашин, броневиков. Я узнал его: это был Рогожану. По бледному лицу, по бегающим глазам бывшего министра было видно, что он ошибся дорогой…

КОНЕЦ И НАЧАЛО

Это было в конце лета, я до сих пор вижу и чувствую этот ясный, теплый день, безлюдные улицы, по которым прохаживались военные патрули, пустой парк с закрытыми киосками, тонкий аромат листвы на бульваре и кислый казарменный запах в коридорах трибунала, куда я явился с повесткой свидетеля защиты на процессе комсомольцев, арестованных весной. Появление на сонных улицах городка целого полка, приведенного в боевую готовность, посеяло страх и разноречивые слухи. Власти побаиваются процесса, — значит, подпольная коммунистическая организация не разгромлена и еще возможны сюрпризы. Пока я добрался до трибунала, у меня трижды проверяли документы и ощупывали карманы. От всего этого в голову лезли отчаянные, сумасбродные мысли. Я даже представил себе нападение на здание трибунала, побег арестованных под выстрелы и крики полицейских. Ничего подобного, конечно, не произошло. Но то, что я действительно увидел, оказалось гораздо значительнее, чем мерещившиеся мне наивные романтические происшествия.