Первый арест. Возвращение в Бухарест

— Кто придет к власти, решит его величество король, — холодно сказал Георгиу. — Нас это не касается, я и вам бы не советовал распространять панические слухи…

Мадан остолбенел: «Этот тип валяет дурака, или он что-то знает. Кажется, я совершил глупость, придя сюда. Попробую задать еще один вопрос».

— С каких пор полиция перестала быть антикоммунистической?

— Боюсь, что вы все-таки не понимаете, что такое полиция, — сказал Георгиу и нагло усмехнулся. Греку продолжал молчать, как будто набрал воды в рот.

— Вы не будете защищаться? — спросил Мадан.

— Полиция не защищается и не нападает, — сказал Георгиу. — Полиция выполняет приказы. Вы все-таки не знаете, что такое полиция…

Мадан слушал и чувствовал, как в нем поднимается бешенство. «Предательство! Всюду сидят предатели. Красная Армия у ворот, а они делают вид, что их это не касается. В полиции тоже предатели. В каждом румыне сидит предатель. И ликя. Каждый румын ликя. И несерьезен. Вот в чем беда. Кодряну пробовал сделать их серьезными, но они его убили. В Румынии даже полиция несерьезна. Будь они посерьезнее, они никогда не убили бы Кодряну. Чтобы выгородить себя, они выдадут и меня. Не надо было сюда приходить. Это ошибка. Еще одна ошибка».

Когда Мадан ушел, инспектор Греку нажал кнопку звонка. В дверях появилась внимательная физиономия Гуши.

— Какого черта ты пускаешь сюда всяких бродяг? — спросил Греку. Гуша хотел что-то возразить, но инспектор не дал ему открыть рта. — В следующий раз раскрой глаза. А теперь проваливай!

Гуша закрыл за собой дверь и уныло поплелся в «приемную». Ну вот, опять то же самое. Вечно одно и то же. Лодыри Дуку, Чок и Митителу шляются — им хоть бы что, а он сидит на месте, и ему попало. Все потому, думал он, что в полиции нет справедливости. Если ты уж пошел служить в полицию — не ищи справедливости. Полиция — это такое место, где нет справедливости. Вот что такое полиция.

Мадан спотыкался. Он почти бежал, но не в сторону дома, а вверх по Каля Викторией, к бульвару Элизабета. Куда он так торопился? Если бы он мог связно изложить свои мысли, то сказал бы: к коммунистам. Полиция, которая тебя использовала, тебя же предала. В полиции сидят предатели и прохвосты. В полиции несерьезные люди. Значит, надо идти к коммунистам. Там нет несерьезных. Чепуха. Он не может идти к коммунистам. Они не станут с ним разговаривать. Он может пойти на Сэриндар. Там его знают. Они всегда его боялись и обрадуются, если он придет сам. Там есть люди, связанные с коммунистами. Чушь. Вовсе они не коммунисты. Он утверждал, что они коммунисты, но это был тактический прием.

Если бы он мог рассуждать, то цепь его рассуждений выглядела бы примерно так, но он не рассуждал. Мысли появлялись и тут же исчезали, не успев зацепиться одна за другую. Смутно было в душе его. Смутно было в мозгу. Прошлое мучило его. Он шел по городу, где когда-то он был хозяином, а теперь стал беглецом.

Он пересек бульвар Элизабета и подошел к «Капше». Поручни блестели начищенной медью даже в темноте, а зеркальные окна знаменитого кафе зияли чернотой, как будто они наглухо завешены портьерами. Мадан и теперь видел их освещенными. Он видел «Капшу», залитую огнями, видел столики, диваны, красные дорожки, буфетную стойку и поблескивающие на ней никелем и серебром кофейники, видел белые накрахмаленные куртки, белые ловкие пальцы официантов, их лица с остановившимися от внимания и почтительности глазами и лица завсегдатаев, сидевших за столиками. Он видел мощные затылки, лысины, двойные подбородки, золотые очки, золотые зубы, золотые цепочки, золотые булавки на галстуках и думал: вот оно, убежище прохвостов, главный штаб сплетников и интеллигентов. Надо было их всех расстрелять. Вот у этой стенки нужно было их расстреливать. Кое-кого расстреляли. Он сам вставил их в черный список. Слишком мало. Надо было внести в черный список всех до единого, по алфавиту. Или по столикам, за которыми они всегда околачивались, — так удобнее их всех вспомнить. Завтра они снова будут сидеть здесь, пить кофе и сплетничать. Завтра они будут заигрывать с коммунистами и клясться, что всегда ненавидели Гитлера и Железную гвардию. Если бы он вовремя вставил их в список, им не пришлось бы завтра пить мазагран. В следующий раз он ни одного не забудет. О, если еще когда-нибудь наступит «следующий раз»! От этой мысли у Мадана просто голова пошла кругом. Он даже повеселел и подумал: «В следующий раз я не упущу ни одной возможности. Есть только одно верное политическое средство: убивать. Кто фабрикует смерть — тот непобедим». Если его и победят, он потащит за собой в могилу всех остальных. Антонеску хлюпик. Хория Сима — ничтожество. Кодряну не был хлюпиком, но он мертв, а вот Гитлер — не хлюпик. Если немецкий народ не сможет победить, значит, он недостоин жить. Кто это сказал? Правильно сказано. Надо думать, что так оно и будет в Германии. Но какое ему дело до Германии? Он румын, а в Румынии теперь все в порядке. Румыны хлюпики и хотят жить. Они и будут жить. Они выдадут его большевикам, а сами будут жить.