Первый арест. Возвращение в Бухарест

Голос его сорвался, и он замолчал. Паша Фрумкин начал было выражать свои чувства: «Как? Ух ты!» — но, встретив укоризненный взгляд майора, замолчал. За нашим столом все молчали, и в наступившей теперь тишине я вдруг услышал разговор тех двоих, что сидели за столиком позади нас, слева от буфетной стойки, Я узнал голос человека со шрамом на щеке.

— Чувствуешь запах, Милуца? — спросил он.

— Какой запах, Симон?

— Смерти…

— Перестань, Симон. Ты пьян?

— Нет. Я не пьян. Я уже никогда не буду пьяным. Я просто учуял его. А ты разве ничего не чувствуешь?

— Как же, чувствую: цуйку. Отовсюду несет цуйкой…

Они помолчали. Потом я снова услышал голос того, со шрамом:

— Ты его и не видишь?

— Кого я должен видеть, Симон?

— Убийцу…

— Ты опять начинаешь? Прекрати эту вредную болтовню.

— Хорошо, но ты сначала скажи, Милуца: как ты узнаешь убийцу? Если он будет в зеленой или синей рубашке, если ты увидишь на нем череп и скрещенные кости — ты его узнаешь. А если он снял форму? Если он не носит больше фуражки с черепом — тогда что? Как ты распознаешь убийцу сегодня, Милуца? — Он сделал паузу и продолжал глухим, мертвым голосом: — Это очень важно, Милуца. Кто не чувствует запаха смерти, тот уже мертв. Кто не умеет распознать убийцу, тот будет убит. — Он остановился. — Вот он… смотрит сюда…

Я быстро оглянулся: он показывал на столик, за которым сидел Гастон Попа. Тот уже не спал и, повернув свое желтое при тусклом свете буфетной лампочки лицо, тоже прислушивался к разговору. Когда человек со шрамом указал на него своему товарищу, Попа воровато оглянулся, встал и направился к выходу из зала. Он шел медленно, повернув голову и не спуская глаз с человека со шрамом. Он буквально впился в него глазами, а тот в него, и так они смотрели друг на друга, как смотрят сведенные вместе удав и кролик, только со стороны нельзя было понять, кто из них кролик и кто удав. Когда Попа уже почти дошел до двери, человек со шрамом вдруг закричал и начал сползать со скамьи. Со стороны могло показаться, что в него выстрелили, мне даже показалось, что я слышал короткий, глухой удар, но это было не так; никто не стрелял, и все-таки его длинное, завернутое в лохмотья тело тяжело сползало со скамьи, пока он не упал, растянувшись во весь рост на полу.

Все это произошло так быстро, что никто не успел вмешаться, хотя крик человека со шрамом всполошил весь ресторан. Сразу же поднялась суматоха, все вскочили с мест, но никто не знал, что, собственно, произошло. Когда я протиснулся к столу, упавший лежал на спине с закрытыми глазами, его изнуренное, восковое лицо совсем побелело, шрам, наоборот, порозовел и, казалось, начинает кровоточить.

— Что с ним? Что с ним? — кричал тот, второй, с совершенно лысым черепом. — Симон! Симон! Боже мой, боже мой, что с ним?

— Воды, — сказал майор и, не дожидаясь, пока ее принесут, схватил сифон, стоявший на столе, выпустил струю в валявшуюся тут же салфетку и склонился над лежащим. Вот какой он был, наш майор! Он и здесь оказался быстрее всех.

— Боже мой, боже мой, он умер? — продолжал причитать товарищ пострадавшего, но в это время мы увидели, что тот приоткрыл глаза. Майор смочил ему мокрой салфеткой серо-пепельные, растрескавшиеся губы, потом повернулся ко мне:

— Спросите его, что он хочет?

Я наклонился, но он заговорил сам.

— Тот, — сказал он. — Тот… он…

— Понимаю, — сказал я, уверенный, что он говорит о моем румыне. — Говорите: вы его знаете? Кто он? Кто этот человек?

— Нет, — сказал человек со шрамом, глядя мне прямо в глаза. — Нет… не человек… нет…

— Что это значит? — спросил я. — Вы его не знаете? Вы не знаете этого человека?

— Нет, — повторил он снова медленно и глухо, еле шевеля пересохшими губами. — Кто убивает… не… нет… — Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями. — Револьвер… веревка… нож… человек, который…

— Говорите, говорите, — сказал я. — Я вас слушаю. Вы его узнали? Вы видели его в лагере? Кто этот человек?

— Нет, — сказал он. И снова посмотрел мне в глаза, словно собираясь передать мне мысленно то, что он не сумел объяснить словами. — Кто убивает… не человек… — Он осекся, и я увидел, что он весь дрожит.

— У него нервный припадок, — сказал майор. — Ему нужен врач.

Человек со шрамом забился на полу, глаза его закрылись, и я понял, что ничего больше от него не добьюсь.

Пока лейтенант давал распоряжения о вызове врача, я вышел в коридор, потом спустился вниз, заглянул в каморку портье, в комнату уборщицы — всюду было пустынно и тихо, румын, которого я искал, исчез.