Первый арест. Возвращение в Бухарест

Он все же оказался писателем и журналистом, и я познакомился с ним довольно близко. Сначала я познакомился с другим журналистом из общества «Друзья СССР». Это был довольно известный журналист — я встречал его фамилию во всех левых еженедельниках, которые выходили легально за последние годы. Их было не так уж много. Скорей всего, это был один и тот же еженедельник, но, так как его все время запрещали, он выходил каждый раз под другим названием. После запрещения «Bluze albastre» вышел еженедельник «Momentul». Цензура его запретила, и тогда сразу же вышла «Umanitatea». Потом ее закрыли, и начал выходить «Echipa». Потом «Așa». И во всех этих изданиях я встречал подпись Александру Захария. Когда мне сказали, что он придет ко мне в один из ближайших дней, я очень удивился. Зачем я ему понадобился? Я всего-навсего студент, да еще «бобок»[68], и первый год в движении — чем я могу быть ему полезен?

Захария пришел под вечер. Это был тихий и бледный молодой человек в больших роговых очках. Он знал историю нашей массовки и сказал, что написал об этом статью, которая лежит в редакции одной демократической газеты. Но они ее не печатают. У них нет уверенности, что арестованные студенты не коммунисты. Они там в редакции все за демократию. За соблюдение конституции и законности. Но если полиция арестует коммунистов — это их не касается. Ведь коммунисты сами говорят, что они против конституции и буржуазной законности. Пусть сигуранца делает с ними все, что угодно. Это, конечно, незаконно, но поскольку они сами против конституции…

Захария говорил с горькой усмешкой, очевидно не в первый раз. Потом он спросил, владею ли я русским языком. Ну конечно — я ведь родился на Дунае, в Вилково. В таком случае он мне завидует. Он знает французский и немецкий, немножко английский, по-русски ему известно только два слова: «Здрасьте, товарищ». Он искал самоучитель и не нашел. Один букинист продал ему книгу, по которой можно изучать язык, — он мне ее сейчас покажет.

Я все понял: он хочет, чтобы я учил его русскому языку. Я догадывался и зачем это ему понадобилось — он едет в Москву. Общество «Друзья СССР» собирается послать туда делегацию, — очевидно, Захария едет с ними. Но о таких вещах не рассказывают.

Тем временем Захария открыл портфель, и я увидел довольно-таки пухлый том в зеленом переплете: «Адресно-справочная книга «Москва» на 1910 г.».

— Москва, — торжественно сказал Захария, положив книгу на стол.

— Это старая Москва, — сказал я.

— Все-таки Москва, — сказал Захария. Даже сквозь очки видно было, как загорелись его глаза. В эту минуту он был чем-то похож на Тудорела.

Потом мы сидели за секретером и листали вместе справочник. Слева от нас за окном мерцала электрическая пыль рекламных огней. Там шумел, сверкал огнями разгоряченный душной летней ночью, вином, музыкой Бухарест. Город с немощеными переулками и мраморными дворцами в ложноантичном стиле, город, где на одной и той же улице продавали прелую кукурузную муку для мамалыги и устрицы с шампанским. Но мы были далеко. Мы листали московский справочник, вышедший четверть века назад, и бледный молодой человек в роговых очках повторял за мной по слогам, запинаясь, как первоклассник: «Шабо-лов-ка… Ар-бат… Пок-ровс-ки-е во-ро-та…» И каждое название звучало как в сказке. И каждое русское слово было заклинанием.

Захария стал приходить ко мне каждый день. Он делал успехи. Все, что мы вычитывали в справочнике, он запоминал и мог повторить без запинки. Он знал, что «Покровские ворота — от Чистых прудов до Покровского плаца», «Стромынская площадь — от Сокольнического шоссе и 4-й Сокольнической ул. до Б. Бахрушинской и 5-й Сокольнической ул.». Он говорил, смеясь, что, как только приедет в Москву, обязательно выяснит, делаются ли еще там «ГИЛЬЗЫ ИСАНУЖАНОВА», которые «не рвутся по швам», и оправдало ли себя «Новое изобретение 1910 г. — сухой квас»…

Однажды, когда Захария сидел у меня, я рассказал ему о жильцах нашего этажа, об аресте «писателя» Бутнару и появлении нового странного жильца, который тоже выдает себя за писателя.

— Дан Бузня? — спросил Захария. — Давно он здесь живет?

— Несколько дней. Вы его знаете?

— Еще бы! Замечательный парень.

— Он действительно писатель?

— Он поэт и журналист. И чертовски талантлив… Но он еще в пути…

— Что это значит? — спросил я.

— Он еще не пришел к нам. Он в пути…