Первый арест. Возвращение в Бухарест

Наша первая встреча с ним состоялась в десять часов вечера на шоссе Киселева, и мы долго гуляли под каштанами, вдыхая аромат остывающей листвы, смешанный с запахом земли и газолиновых испарений. По шоссе в два ряда неслись автомашины, и среди цепи автомобильных огней мелькали иногда странные и громоздкие силуэты экипажей с застывшими на козлах квадратными фигурами кучеров, облаченных в длиннополые бархатные шинели. Они проплывали мимо гордо и неторопливо, не обращая внимания на бешено ревущие моторы и мечущиеся вокруг них автомобильные огни; ноги лошадей, бандажированные белыми повязками, высекали искры на асфальте, — все это выглядело так, как будто по призрачной черной реке плывут молчаливые призраки прошлого.

Виктор шагал по аллее, не глядя по сторонам, а над ним шагала луна, то исчезая, то появляясь из-за облаков. В ее слабом молочном свете мне казалось, что Виктор еще больше похудел.

— Послушай, Виктор, ты что-то мне не нравишься. Что с тобой?

— Ничего особенного, но только я пропал, — сказал он не останавливаясь. — Санду так и не выпустили, а срок для аборта давно прошел. Представляешь себе, каково ей сидеть в тюрьме беременной и думать, что, когда ее выпустят, я скажу, что не могу связывать себя семьей?

— Но ты же не собираешься ее бросать?

— Конечно нет. Разве только она виновата? Э, да что теперь говорить… Ты меня презираешь?

— За что?

— Не притворяйся. Теперь все ясно и понятно: я пропал. Когда она выйдет из тюрьмы и родит ребенка — я пропал. Раньше я думал, что чего-нибудь да стою, а теперь придется катать колясочку, стирать пеленки и вообще… К тому же мы совершили преступление против третьего лица…

— Это против кого же?

— А ребенок? Навязывать жизнь невинному существу, дать капитализму еще одного раба? Он нам спасибо не скажет… — Виктор остановился и посмотрел мне в глаза: — А может быть, это хорошо — иметь сына, который будет бороться вместе с тобой против проклятой системы, как ты думаешь?

Мы шли по дорожке вдоль тесного строя платанов, мимо деревянных скамеек, установленных под кустами жасмина и сирени, и на каждой скамье сидели слитые в одну тень пары и тихонько покачивались от приступа той самой любви, которую не признавал когда-то Виктор. Вскоре впереди нас, на развилке шоссе, показался громоздкий расплывчатый контур Триумфальной арки. Когда из-за облаков появлялась луна, виден был и дощатый забор, поставленный вокруг арки на тот случай, если она неожиданно рухнет. Бухарестская Триумфальная арка внешне напоминала парижскую, но была построена временно, с тем чтобы в будущем, когда найдутся деньги, ее заменили более прочным сооружением. Годы шли, деньги нашлись пока только на забор, и пышный монумент, который должен был олицетворять величие и победы, превратился в символ временности, нищеты.

— Послушай, Виктор, ты рано волнуешься. У нас все так непрочно, никто не знает, что может случиться завтра. Может быть, все и образуется.

— Ничего не образуется. Кто связался с женщиной — тот пропал. Считай, что он уже продался системе. Э, да теперь уж поздно толковать… — Он покосился в мою сторону и нерешительно добавил: — А может быть, мы обязаны иметь детей?

Пока мы шли, небо совсем затянуло тучами, начал накрапывать дождик, и над Триумфальной аркой изредка мелькали зелено-голубые молнии. От асфальта поднимался запах мокрой пыли, и при свете проносившихся мимо автомобильных фар и шоссе и зелень блестели крупными каплями дождя.

— Давай где-нибудь укроемся, — сказал Виктор, — а то промокнем.

— Подумаешь, какая важность — мне наплевать!

— А я не могу, — грустно сказал Виктор. — Я должен теперь экономить и копить деньги. Это мой единственный костюм…

Дождь пошел сильнее. Виктор поднял воротник и, увлекая меня за собой, продолжал бормотать:

— Я пропал! Не могу себе даже позволить помокнуть под дождем… Теперь ты понимаешь, что я пропал?

Резкая ветвистая молния осветила Триумфальную арку, ее лепнину и жалкий дощатый забор, выкрашенный в белый цвет. Дождь с яростью барабанил по асфальту, по деревьям, и мы укрылись под навесом какого-то киоска с прохладительными напитками и молча смотрели на пелену дождя, вдыхая приторно-сладкий запах политого дождем жасмина. У Виктора, поднявшего воротник пиджака и засучившего штаны, был смешной вид. Но мне не было смешно. Я смотрел на него и думал: если бы с Анкой случилось то же, что с Сандой, я, наверное, вел бы себя так же, как Виктор. Вдоль аллеи под деревьями стояли пары, согнанные дождем со своих скамеек, и продолжали обниматься. К черту все оговорки! Это не предрассудок, мещанство и вообще. Этому отдаешься полностью, от этого останавливается сердце и кружится голова. Это любовь!