Андрей очень сердился, что его мама постоянно его контролирует, шагу не дает ступить, но он понимал, что один больше не сможет. Близкие друзья постоянно его навещали, ходили с ним по врачам, сидели в коридорах, помогали, когда его рвало от химии, а после облучения во рту появились кошмарные язвы. Смотреть, как он страдает, было ужасно. Он почти не мог есть, ему было трудно глотать. Но даже в самые страшные моменты Андрей не жаловался. Он постоянно расспрашивал нас, как дела, старался перевести разговор с себя на нас, держался бодро – и никогда не жаловался. Мама, как ему это удавалось? Ведь ему было так плохо. Мы это видели.
То ли в конце апреля, то ли уже в мае мы с мамой были у него, и вдруг он начал заговариваться. Когда это случилось, он был на плановом облучении. Его сразу отправили на экстренную МРТ, и оказалось, что у него мозговое кровотечение. Все думали, что он умрет той же ночью. Попросили подписать медицинскую доверенность и решить, не хочет ли он отказаться от реанимации. В ту ночь мои родители поняли наконец, что Андрей не поправится. Он очнулся и прожил еще два месяца. Очнувшись, он решил, что находится в Канаде. Но это было временно. Он быстро пришел в себя.
Молоденький радиолог, который лечил Андрея, очень откровенно поговорил с нами, объяснил, насколько все плохо, но был хотя бы по-своему оптимистичным. Он позволил Андрею выбрать, продолжать облучение или отказаться, а себя назвал пожарным – сказал, что гасит пламя, но не искореняет его причину. Он прямо сказал Андрею, что облучение поможет смягчить симптомы, но вряд ли позволит прожить дольше. Во время этого разговора Андрей держался как ни в чем не бывало: “Умирать мне, конечно, не хочется, поэтому придется продолжать облучение”. Вот и продолжали, пока это было возможно. После этого Андрея отправили на реабилитацию, потому что он должен был “окрепнуть”: не прошло и месяца, как у него отнялись руки и ноги. Страховая компания одобрила реабилитацию, поскольку он должен был научиться существовать в нынешнем положении, а мама – научиться за ним ухаживать. Однако персонал реабилитационной клиники боялся его принять, потому что у них не было оборудования для работы с такими больными.