Перунъ

— Все одинъ, все одинъ!.. — раздался надъ нимъ мелодичный, немножко насмѣшливый голосъ. — Упиваетесь мечтами?

Онъ такъ и затрепеталъ весь: предъ нимъ златокудрая, стройная, нѣжная, почти такая, какою онъ видѣлъ въ грезахъ своихъ желанную, ожидающую его въ пустынѣ, подъ ликуюшіе звуки колоколовъ, стояла въ мягкомъ сіяніи утра Ксенія Федоровна, жена его пріемнаго отца. Она съ улыбкой осмотрѣла его помятую, вышитую по воротнику косоворотку и влажные сапоги, къ которымъ пристали былинки и лепестки цвѣтовъ, — по обыкновенію пробродилъ, вѣроятно, все утро…

— Ну, не смотрите же такъ на меня! — проговорила она съ улыбкой. — Развѣ вы хотите съѣсть меня? И скажите: почему вы всегда смотрите исподлобья и почти никогда не улыбаетесь?

— Не замѣчалъ… Не знаю… — какъ всегда, смутившись, отвѣчалъ онъ.

— Всегда исподлобья… Иногда мнѣ даже страшно дѣлается…

И она засмѣялась своимъ серебристымъ смѣхомъ.

— Ну, идемте чай пить… А то дѣдушкѣ одному скучно…

Дѣдушкой она звала своего мужа и это было всегда непріятно Андрею почему-то…

Онъ всталъ и стрѣльчатыми аллеями, полными трепетанія теплыхъ солнечныхъ зайчиковъ, молча пошелъ за Ксеніей Федоровной. И сердце его тревожно билось… А она шла впереди, что-то напѣвая, и, повидимому, не обращала на него ни малѣйшаго вниманія.

Андрей зналъ ее еще дѣвушкой, когда она была учительницей въ селѣ Егорьевскомъ, неподалеку. И тогда, при первой встрѣчѣ его съ ней — тогда совсѣмъ не была она такъ хороша, какъ теперь — забилось его сердце сладкимъ волненіемъ. Но было въ ней что-то такое, что пугало его и тогда, и теперь. Иногда казалась она ему похожей на чутко дремлющую кошку съ этимъ ея стройнымъ, гибкимъ тѣломъ и точно зелеными, хищно мерцающими иногда глазами. И всегда издѣвалась она надъ всѣмъ «идеальнымъ», какъ говорила она. И тогда около нея чрезвычайно увивался одинъ изъ молодыхъ сосѣдей, кирасиръ-корнетъ князь Судогодскій… Андрей всегда робѣлъ съ женщинами, боязливо сторонился ихъ и онъ отошелъ отъ нея, а когда въ прошломъ году вернулся онъ на лѣто въ «Угоръ», онъ нашелъ Ксенію Федоровну уже хозяйкой старой усадьбы и Левъ Аполлоновичъ, пріемный отецъ его, смущенно шутя, просилъ его дружно жить съ молодой хозяйкой, которая, надѣялся онъ, тоже не будетъ обижать его пріемнаго сына. И всѣ были точно смущены… Въ то лѣто онъ не долго пробылъ въ «Угорѣ» и уѣхалъ со своимъ учителемъ и другомъ профессоромъ Максимомъ Максимовичемъ Сорокопутовымъ на крайній сѣверъ, куда его тянуло безлюдье и старина, сѣдыя легенды и былины, и эти удивительныя, многоглавыя старинныя церковки, доживавшія свои послѣдніе годы надъ свѣтлой гладью водъ, среди угрюмыхъ лѣсовъ и болотъ, уѣхалъ, унося въ сердцѣ, въ самыхъ отдаленныхъ тайникахъ его, златокудрый образъ съ томно зелеными глазами…

Не прошла тяжелая неловкость и въ этомъ году, когда онъ, какъ всегда, пріѣхалъ отдохнуть въ «Угоръ». И не узналъ Андрей Ксеніи Федоровны: въ этой изящной, прекрасно одѣтой женщинѣ совсѣмъ потонула та прежняя захудалая земская учительница. Казалось, что она такъ и выросла въ этой обстановкѣ и совсѣмъ никогда и не знала заботы о завтрашнемъ днѣ. И онъ думалъ о ней и днями и ночами, и мучительно тянулся къ ней, и боялся этого страшно…

Они вышли на широкую луговину передъ старымъ, темнымъ домомъ, гдѣ на огромныхъ, старинныхъ куртинахъ уже распушились недавно посаженные цвѣты. За потемнѣвшимъ палисадникомъ виднѣлся широкій залитый солнцемъ дворъ, гдѣ въ теплой пахучей пыли возились куры, утки, индѣйки и пѣтухи, поджавъ одну ногу и скашивая на бокъ голову, строго оглядывали синій небосклонъ: не видно ли гдѣ хищной тѣни ястреба? Среди нихъ, подъ молодой кудрявой рябинкой, съ корзиной крупной и душистой клубники въ рукахъ стояла бывшая нянька, маленькая, старая горбунья Варвара, жившая въ «Угорѣ» съ незапамятныхъ временъ. Варвара видѣла все всегда въ самомъ мрачномъ видѣ, всегда ожидала всяческихъ бѣдствій и всячески отравляла жизнь своей племянницѣ-сиротѣ, Наташѣ, которая служила въ «Угорѣ» горничной и все стремилась уйти въ монастырь…

Варвара обратила на Ксенію Федоровну и Андрея свое старое сморщенное лицо, долго смотрѣла имъ вслѣдъ своими увядшими глазами и, маленькая, сухенькая, зловѣще покачала своей облѣзлой, повязанной чернымъ платкомъ головой и тяжело вздохнула:

— О-хо-хо-хо-хо…

И носились надъ усадьбой пьяныя солнцемъ ласточки, и звенѣли совсѣмъ обезумѣвшія отъ радости жить мухи, и гудѣли пчелы среди бѣло-розовыхъ шатровъ старыхъ яблонь, и бѣжали куда-то бѣлыя, пушистыя облака въ синевѣ неба и, казалось, было все счастливо такъ, что больше ужъ и нельзя было быть…

II. — СТАРЫЙ МОРЯКЪ

На широкой, тѣнистой террасѣ, сплошь затканной дикимъ виноградомъ, въ просторной, чесучовой парѣ сидѣлъ за дымившимся стаканомъ чая Левъ Аполлоновичъ Столпинъ, отставной капитанъ черноморскаго флота, владѣлецъ «Угора», крѣпкій, бѣлоголовый старикъ средняго роста, широкоплечій, съ некрасивымъ, обвисшимъ, но умнымъ, на-чисто бритымъ лицомъ и твердыми, прямыми глазами.