Перунъ

Охотники, пріятно возбужденные, веселые, спустились къ рѣкѣ и на своей пахнущей смолой лодкѣ поѣхали на ту сторону. Собаки отъ нетерпѣнія дрожали мелкой дрожью и глаза ихъ уже загорѣлись зеленымъ огнемъ. А надъ задумчивой лѣсной рѣкой сіялъ золотой августовскій день и яркими свѣчечками горѣли вдали надъ зубчатой стѣной лѣса кресты монастыря. Лодка тупо ткнулась въ мокрый песокъ.

— Ну, кто куда?

— Вы идите направо, а я туда… — кивнулъ Сергѣй Ивановичъ въ сторону далекаго монастыря.

— Лучше бы наоборотъ… — сказалъ отецъ. — Сюда бекаса больше будетъ, а я сталъ, братъ, уже стрѣлокъ горевой…

Но Сергѣй Ивановичъ настаивалъ на своемъ: все равно, пусть «Стопъ» позабавится, какъ слѣдуетъ, а онъ, можетъ, въ «Угоръ» заглянеть. И какъ только, пожелавъ по обычаю другъ другу «ни шерсти, ни пера», охотники разошлись, Гаврила задумчиво замѣтилъ:

— А у Сергѣя Иваныча на душѣ большая забота какая-то…

— Ну? Почему ты такъ думаешь?

— Да вы поглядите, то и дѣло съ охоты съ пустой сумкой приходитъ… Да и стрѣляли-то они развѣ раньше такъ, какъ теперь? Нѣтъ, что-то грызетъ ихъ…

— Да что же у насъ въ лѣсу можетъ грызть? Живемъ, какъ въ скиту…

— Можетъ, по супругѣ тоскуютъ… — тихо сказалъ Гаврила.

Они подошли къ первой, узкой и длинной, мочежинѣ.

— Надо спускать, Иванъ Степанычъ…

— Съ Богомъ…

Гаврила спустилъ «Стопа». «Иракъ» понялъ, что его еще не пустятъ теперь, подъ атласной кожей его прошла напряженная дрожь и лицо стало грустно. А «Стопъ» потрещалъ ушами, вывалялся въ травѣ и съ еще болѣе зелеными глазами снова сталъ лаять на хозяина.

— Ну, что ты, дурачокъ, шумишь? — ласково говорилъ старикъ. — Начать хочется скорѣе? Ну, начинай… Впередъ!

Неслышными машками, едва касаясь земли своими стальными ногами, Стопъ понесся по зеленому потному лугу, чуть поднявъ красивую голову, чтобы взять вѣтра. Воздухъ былъ полонъ цѣлыми потоками всякихъ запаховъ, но это были не тѣ запахи, которыхъ было нужно. И, круто завернувъ, онъ понесся въ другую сторону. Оба охотника восхищенно слѣдили глазами за прекраснымъ животнымъ. «Стопъ» летѣлъ, восторженный и буйный, летѣлъ, какъ на крыльяхъ и вдругъ его точно молніей съ яснаго неба сразило: въ одно мгновеніе въ воздухѣ онъ разомъ перемѣнилъ направленіе и точно вросъ въ землю, точно окаменѣлъ, чуть приподнявшись на переднихъ ногахъ, завернувъ правое ухо и зелеными горячими глазами глядя въ даль.

— Надо поаккуратнѣе… — низкимъ голосомъ сказалъ Гаврила. — Что-то строгъ бекасъ, — должно, отава низка…

Они осторожно подошли къ собакѣ. «Стопъ» испуганно покосился на нихъ своимъ раскаленнымъ взглядомъ, напряженная дрожь прешла по его батистовой кожѣ и онъ, едва переступая ногами, чуть не ползкомъ, то и дѣло замирая въ чуткихъ стойкахъ, двинулся впередъ и снова окаменѣлъ: онъ, волнующій безмѣрно, былъ совсѣмъ близко, — вонъ, должно быть, въ томъ кустикѣ травы… Иванъ Степановичъ, чувствуя какой-то клубокъ въ горлѣ и дрожь въ рукахъ, изготовился:

— Ну, впередъ, впередъ, собачка… — ласково говорилъ онъ. — Впередъ!..

«Стопъ» отвѣчалъ только дрожью: онъ не могъ впередъ, очарованный, скованный, онъ зналъ, что сейчасъ тотъ порвется, но, чтобы сдѣлать удовольствіе хозяину, которому пріятно послушаніе, онъ поднялъ ногу, чтобы сдѣлать еще одинъ шагъ только, какъ вдругъ случилось то очаровательно-страшное, чего онъ и страшно желалъ и боялся: впереди, въ кустикѣ раздался шелковый шорохъ крыльевъ, что-то мелькнуло… Уйдетъ!.. «Стопъ» рванулся впередъ.

— «Стопъ»! — строго окрикнулъ его Гаврила.

Собака распласталась по землѣ и въ то же время надъ ней грянулъ выстрѣлъ, всегда пріятно завершающій эту гамму страстныхъ переживаній. И какой-то лохматый комочекъ впереди красиво и мягко кувырнулся въ траву.

— Дупель! — радостный, сказалъ Гаврила:

— Да. Слава Богу, что не промазалъ… — такъ же радостно сказалъ Иванъ Степановичъ, мѣняя патронъ.

— Нѣтъ, а собака-то какова! — продолжалъ Гаврила, сіяя и восторженно глядя на своего ученика. — Вы вотъ погодите, какъ онъ себя по бекасамъ покажетъ, на глади… Вѣдь, по первому полю… Миліёна не взялъ бы за такую собаку, глаза лопни!

Иванъ Степановичъ блаженно смѣялся.

— Вотъ и его дѣдъ такой же былъ… — говорилъ онъ. — Такой же артистъ…

Гаврила поднялъ жирнаго дупеля и «Стопу» разрѣшено было встать. Онъ съ наслажденіемъ потыкалъ носомъ и полизалъ еще теплую птицу и страстно гавкнулъ нѣсколько разъ на хозяина: не теряйте же времени! Его огладили, успокоили, снова пустили и снова черезъ нѣсколько минутъ онъ прихватилъ и повелъ — еще воздушнѣе, еще чище… И Иванъ Степановичъ, не спуская глазъ съ собаки, коротко приказалъ Гаврилѣ спустить и «Крака». Гаврила повиновался, хотя это и взволновало его: опытъ съ молодымъ былъ серьезный… Кракъ сразу прихватилъ и поплылъ къ сыну. Тотъ злобно покосился на него: «тише… все дѣло испортишь!..», и старикъ застылъ въ трехъ шагахъ сзади сына… Гаврила почувствовалъ, что его душатъ слезы восторга. Ему было стыдно самого себя, но онъ ничего не могъ съ собой подѣлать…