Перунъ

«Жизнь людей постольку не имѣетъ смысла, поскольку ей тщетно пытаются придать какой-то особый смыслъ, иной, чѣмъ смыслъ жизни пріятеля моего, стараго воробья Васьки, жизни комариной, жизни полевого цвѣтка…»

Старичкамъ было это не совсѣмъ понятно и, конечно, были они съ этимъ совершенно несогласны, но они отнеслись уважительно къ высказанному почтеннымъ писателемъ въ его послѣднюю ночь на землѣ, обмѣнялись нѣсколькими учтивыми замѣчаніями и прошли дальше, къ стариннымъ рукописямъ, собраннымъ трудами Юрія Аркадьевича…

На другой день Юрій Аркадьевичъ показалъ имъ обитель Спаса-на-Крови, — тамъ въ этотъ день постригали въ ангельскій чинъ Наташу: сказочный принцъ такъ и не догадался о ея любви… — а изъ монастыря всѣ они проѣхали въ «Угоръ», къ поджидавшему старичковъ Перуну.

Андрей Ипполитовичъ представилъ ученыхъ гостей и Льву Аполлоновичу, и своей молодой женѣ, которая, давъ старичкамъ время привести себя въ порядокъ, радушно пригласила ихъ подкрѣпиться. И старички учтиво кушали и пили, учтиво бесѣдовали съ любезными хозяевами, а когда послѣ трудной экспедиціи — отъ города до «Угора» было цѣлыхъ двадцать верстъ — они пришли въ себя, хозяева проводили ихъ къ Перуну. И старички долго — точно въ хороводѣ какомъ священномъ — ходили вкругъ Перуна, стоявшаго среди цвѣтущихъ, точно сметаной облитыхъ, черемухъ, во всемъ блескѣ вешняго солнца, и любовно осматривали его со всѣхъ сторонъ, и дѣлали учтивыя замѣчанія. А Перунъ, сжимая въ десницѣ своей пучокъ ярыхъ молній, взиралъ благосклонно — онъ на все взиралъ благосклонно — на этихъ лысыхъ, въ очкахъ, съ узкою грудью и на слабыхъ ножкахъ старичковъ и немножко удивлялся, что священный хороводъ ихъ такъ медлителенъ и спокоенъ: не такъ, не такъ кружились вкругъ него его дѣти въ старину!..

Затѣмъ при нихъ — тутъ подъѣхалъ проводить Перуна съ Ужвинской Стражи и Сергѣй Ивановичъ съ молодой женой, — Перунъ былъ снятъ съ пьедестала и съ величайшими предосторожностями, — такъ требовали старички — положенъ въ большой и крѣпкій ящикъ, заготовленный для этой цѣли Андреемъ по письму профессора М. М. Сорокопутова, и ящикъ былъ поднятъ на телѣгу. Старички при этомъ всѣ очень волновались и сдѣлали нѣсколько очень цѣнныхъ замѣчаній. И когда Корнѣй — которому старички заботливо дали нѣсколько основательныхъ указаній, какъ обращаться съ богомъ въ пути до полустанка, — выѣхалъ съ Перуномъ изъ воротъ, всей молодежи вдругъ стало почему-то очень грустно. За богомъ шелъ, изъ уваженія къ господамъ пѣшкомъ, Липатка Безродный, который служилъ теперь при усадьбѣ ночнымъ сторожемъ и былъ взятъ Корнѣемъ съ собой на станцію на всякій случай. Липатка темно недоумѣвалъ, для чего это господамъ понадобилось перевозить стукана съ одного мѣста на другое: стуканъ онъ стуканъ и есть, куда ты его ни вози, — думалъ онъ…

На полустанкѣ бога взвѣсили и долго спорили, по какой рубрикѣ взять за его провозъ въ столицу: въ спискѣ тарифовъ не было указано платы за провозъ боговъ. Но Корнѣй съ медлительною важностью предъявилъ какую-то бумагу съ печатями и росчерками, споры разомъ всѣ кончились и бога тотчасъ же положили на платформу, что-то засвистало, загрохотало и съ невѣроятной быстротой Перунъ понесся въ невѣдомое…

И вотъ примчали его въ огромный городъ, съ великимъ почетомъ вынули въ присутствіи озабоченныхъ и волнующихся старичковъ изъ ящика и водворили въ величественной, похожей на храмъ, залѣ. Въ огромныя окна виднѣлись кремлевскія башни старыя, много церквей и огромная красивая площадь, на которой суетились маленькіе, черненькіе человѣчки…

Любопытные москвичи, узнавъ чрезъ газеты, что въ музей привезли какого-то стараго бога, толпами шли поглядѣть на него. Сперва странными, незнакомыми показались Перуну эти плѣшивые, слабогрудые, полуслѣпые потомки вятичей, которые приходили къ нему и смотрѣли на него удивленными, неузнающими глазами, но онъ очень скоро разобралъ, что это совершенно такіе же люди, какъ и тѣ которые нѣкогда плясали шумными хороводами вкругъ него среди величавыхъ лѣсовъ земли вятской, подъ вольнымъ небомъ, подъ звуки дикихъ пѣсенъ и лютенъ осьмиструнныхъ, и гусель яровчатыхъ, и свирѣлей звонкихъ, — они только притворялись для чего-то другими. А, можетъ, и просто маленько повылиняли…

Къ вечеру москвичи всѣ разошлись. А на утро снова побѣдно засвѣтилъ надъ землей московской великій Дажь-богъ благодатный. Мысеичъ, одинъ изъ музейныхъ сторожей, приличный такой, тихенькій старичекъ въ потертомъ мундирѣ, вошелъ въ покой Перуна и, обмахивая бога пыльной тряпкой, по своей привычкѣ тихонько, фистулой напѣвалъ:

Эхъ, темной ноченькой не спится,
Я не знаю, почему…